волосы! Эдакая льняная гривища до пояса. Одним словом – красавица. Была в деревне Сергея Ильича, когда он еще пацаном бегал, одна доярка, Глашка, – копия Милки. Так за нее, за Глашку, такие баталии разгорались – Бородино отдыхает. А тут и биться не пришлось. Сунул патрульному сержанту пятихатку, чтоб отпустил дуру, и все дела.

– Ну, как ты тут? – поинтересовался Сергей Ильич, без спроса усаживаясь на диван.

А кого спрашивать? Квартира оплачивалась им, Милкин гардероб и стол тоже. Квартирка, кстати, тянула на семь сотен долларов, несмотря что в одну комнату. Не центр, но и не окраина. И на шмотки шло – будь здоров. Не говоря уж про растущий Милкин организм, который мёл все, что подавали, с неутомимостью конвейера. Так что имел право не спрашивать, куда садиться и что говорить.

– Ску-учно, – пропищала Милка с кухни.

– Чего-о? – поразился Сергей Ильич.

От неожиданности он даже поднялся и отправился на кухню за разъяснениями.

Милка деловито, но без должного пиетета, как это бывало в первые дни, выкладывала на стол принесенные Сергеем Ильичом дары (на пять тыщ целковых, между прочим).

– Чего скучно-то, спрашиваю?

Милка молчала, видимо, сообразив куриным умишком, что ляпнула что-то не то.

Случайно глянув в мусорное ведро, Сергей Ильич обнаружил там целую россыпь окурков.

– Это что такое? – сдвинул он грозные брови.

Только тут он сообразил, что сквозь густой запах духов, которыми его подопечная имела обыкновение нещадно поливать себя и окружающее пространство, крепко пахнет табачным дымом. А ведь строго- настрого приказывал не курить. Восемнадцати еще нет, какое ей курево? Сергей Ильич, сроду ни одной затяжки не сделавший, терпеть куряк не мог. А тут – полное ведро. Это ж как понимать?

– А что? – выпучила на него Милка коровьи глазища.

– Откуда бычков столько, спрашиваю?

– Ну, подруга вчера заходила.

– Какая, твою мать, подруга?!

Сергея Ильича аж в пот кинуло. Наказывал же ей, дуре неотесанной, чтоб никого сюда не таскала. И вообще, сиди дома, лопай шоколад и смотри телевизор. Чтоб нигде и ни с кем… И вдруг, здрасьте-нате, – подруга у нее.

– Ну, Ленка, – нехотя сказала Милка.

– Что за Ленка? – сдерживаясь, чтобы не наорать, пытал депутат.

– Ну, ехали вместе в поезде… Потом виделись пару раз… Что такого? Она хорошая девчонка.

В словах Милки крылась недоговоренность. Сергей Ильич знал, что у нее имелась короткая столичная биография, но не углублялся в нее, полагая, что Милка все забыла и отдает должное тому уровню, на который он ее поднял едва ли не с панели. Оказывается, она не забыла.

– Да? Хорошая девчонка? И чем она занимается? Небось на Каширке дежурит? Или…

Тут Сергея Ильича охватило страшное подозрение. Он даже побелел и кинулся, ни слова не говоря, в ванную. Ничего особенного, кроме разноцветной гирлянды Милкиных трусиков, там не обнаружив, он пристрастно исследовал туалетное ведро на предмет использованных презервативов, а заодно уж прихожую и гостиную. Явных следов мужского присутствия вроде бы не наблюдалось. Но все-таки покой в душе Сергея Ильича был сдвинут, что незамедлительно вылилось на бестолковую Милкину голову.

– Я тебе говорил никого сюда не водить?! – рыкнул он, пристукнув кулаком по столу.

– Я не вожу, – прохныкала Милка.

– А это что? – ткнул депутат в ведро с окурками.

– А что такого? Нельзя пообщаться?

– Что?! Пообщаться? – задохнулся Сергей Ильич. – С проститутками?!

– Она не проститутка. Она работает на рынке…

– Знаю я этот рынок. Одни шалавы… Днем на рынке, ночью на панели. Цыц! Молчи и слушай. Чтоб больше никого, ты поняла: ни-ко-го. Никаких подруг, или, не дай боже, – Сергей Ильич выразительно постучал пальцем по ребру стола, – друзей. А то я тебе быстро… Или ты забыла, откуда я тебя вытащил? Да ты знаешь, кем стала бы через год? Шлюхой подзаборной, вот кем. За ночь по десятку кобелей… Да менты по субботникам затаскали бы. Ты не понимаешь, что должна сидеть тише воды, ниже травы?

Милкин рот вдруг некрасиво растянулся, и из глаз посыпались крупные прозрачные слезы.

– А что-о-о… – завыла она. – Я ничего плохого не сделала. Ну, выпили вина, поболтали… И так тут одна с утра до вечера. Хоть бы погулять с кем выйти. В кино или на дискотеку. А то все одна да одна… Ты три раза за неделю приедешь, а так тут одна сижу как сыч. Думала хоть с подругой поговорить, ничего же плохого. А ты сразу кричать… А-а…

– Тихо, – зашикал Сергей Ильич, слегка растерявшись. – Не кричи, соседи услышат. Ну, тихо…

Он погладил ее по крутому плечу, сел на стул, свинтил крышечку с коньячной бутылки. Ну вот, думал отпраздновать событие, порадоваться. А вышло – хуже не придумать. И девчонка вроде права, одной тут торчать круглые сутки, поди, несладко. И предложить ей нечего. Не по киношкам же с ней, в самом деле, бегать.

Сергей Ильич залпом вытянул фужер коньяку, кинул в рот маслинку, привалился спиной к стене. Почувствовал, что устал. Глянул на Милку. Та всхлипывала, давя рыдания, шмыгала острым носиком. Мокрые ресницы слиплись, губы обиженно вспухли. Литая шея и открытое начало грудей порозовели. Крошечное ушко, обрамленное пушистыми светлыми локонами, призывно алело. Угасшее было желание начало воскресать.

Сергей Ильич выпил еще. Полегчало и одновременно стало смешно. И забыл уже, что такой ревнивый. Как молодожены, честное слово.

– Ну, будет, – сказал примирительно. – Я что-нибудь придумаю. Ты не куксись, я про тебя все время помню. На будущий год в институт пристрою, там с работой помогу, с жильем…

– Правда? – икнув, затравленно глянула на него Милка.

– Ну! Что я, врать буду? На-ка, выпей сладенького.

Он налил ей полный бокал мартини, себе коньяку, чокнулись, выпили. Милка успокоилась, отошла, разговорилась. Скоро уже смеялась, уминая икру с корнишонами да балык с грудинкой.

«Дите еще, – думал Сергей Ильич, глядя на ее туго набитые щеки, – а туда же, в столицу ринулась. И куда они все лезут?..»

Но потом, когда ворочал тугие Милкины телеса, уж ни о чем не думал, задыхаясь от острого наслаждения и дивясь упругости ее белой, как сметана, кожи. Милка, отрабатывая вину, старалась вовсю. Ее старания отличались наивностью и излишним рвением, но это-то как раз и нравилось Сергею Ильичу, который в подобном сочетании видел столь любезную его сердцу деревенскую простоту и страсть. Те же японочки у Ибуки-сан были нежные и умелые, но куда им до распаленной, разбросанной на всю постель Милки. Это ж только глянуть – уже экстаз. А какие звуки она издавала, то пыхтя, как паровоз, то тоненько подвизгивая, а как пахла парным молоком, а как мощно колыхались ее куполами воздетые груди…

Прощались нежно, по-дружески. Милка ободрилась обещаниями, клялась, что больше ни одной живой души. Председатель комитета отбыл домой удовлетворенным морально и физически. Но по дороге опять что-то сдвинулось внутри – и назад уже не встало. Планида вроде складывалась успешная, да вот не слишком ли гладко все идет? Вон, думал, про Милку все знает: шмотки, телик да пожрать. Ан нет, мелкий человечек, а и у нее свои мыслишки, свои желания. Не углядишь – свинью подложит, да еще какую, даром что по глупости. А тут такое дело на кону. Чего-чего только не произойдет. Они-то, деньги-то, обещаны, но ведь обещать – это еще не дать. Могут и назад забрать, благо проще простого отобрать неотданное.

В общем, испортилось настроение. От недавней благости и следа не осталось. Тревога вкралась в душу, лишила покоя. Отчитав Колю за то, что машина второй день не мыта, Сергей Ильич поднялся домой и вдребезги разругался с женой, вздумавшей было поинтересоваться, где это он так сегодня задерживался.

Еще не разлепив глаз, Роман почувствовал, что на него кто-то смотрит. Смотрели не враждебно, как он установил, настроившись на эманацию чужого взгляда, а скорее изучающе и несколько удивленно. Так, скажем, обыватели смотрят на спящего удава за толстым стеклом террариума.