во дворе ни роз, ни маргариток. Но это не дает ему права манкировать обязанностями отца. Тем более, что прогулка на свежем воздухе, сопровождаемая лекцией о природе, — это как раз то, что из обязанностей отца удавалось ему, пожалуй, лучше всего.

Филипп решительно вышел из оранжереи и направился к дому, но, не пройдя и трети пути, вдруг остановился. Если детей на прогулку поведет он, то перед этим следует зайти с ними к их матери. Она, все так же пребывая в своем постоянном состоянии равнодушия ко всему на свете, скорее всего, не скажет и не сделает ничего, разве что потреплет их по голове, но все равно детям необходимо общение с матерью.

Ах да, он и забыл, что Марины сейчас нет в ее комнате… Значит, нужно будет разыскать ее во время прогулки. Может, она даже захочет присоединиться к ним… Это было бы лучше всего.

Но, поразмыслив, Филипп усомнился в том, что это хорошая идея. Он достаточно хорошо знал жену, чтобы понимать: если Марина вышла из дома — это еще не значит, что у нее хорошее настроение. Скорее наоборот — очередной тяжелый приступ хандры. А в таком случае детям лучше не встречаться с матерью.

Резко повернувшись, Филипп направился в рощу, в которой за несколько минут до того скрылась Марина. Шел он быстро, почти бежал — надо было догнать жену и определить, каково ее настроение. Если он поспешит, то, возможно, еще успеет вернуться в дом прежде, чем мисс Милсби выведет детей на прогулку.

Проследить путь Марины было легко. Земля была сырой, а Марина, очевидно, была в тяжелых ботинках, поскольку на земле четко отпечатались ее следы. Следы эти вывели Филиппа из рощицы на поросший травой склон.

— Черт побери! — едва слышно проворчал себе под нос Филипп, приложив ладонь ко лбу козырьком, чтобы защититься от слепящего солнца, и вглядываясь вдаль: не мелькнет ли где-нибудь красное пятно?

Но ничего не было видно ни рядом со старым заброшенным амбаром, ни в поле, служившем Филиппу в теплое время года для его селекционных экспериментов, ни у огромного валуна, где Филипп, бывало, любил играть в детстве.

Наконец, обернувшись к северу, Филипп увидел ее. Марина направлялась к пруду.

К пруду!

Филипп застыл на месте, глядя на удаляющуюся фигуру Марины — не столько от страха за жену, сколько просто от неожиданности ситуации. Марина никогда не купалась — во всяком случае, с тех пор, как Филипп ее знал. Он даже не знал, умеет ли она плавать. Более того, на памяти Филиппа Марина никогда даже не ходила в этом направлении, хотя о существовании пруда она, скорее всего, знала. Филипп машинально зашагал к пруду, словно подсознательно почувствовав опасность, которую боялся признать осознанно. Марина уже подошла к самому берегу, и Филипп побежал к ней.

— Марина!

Но если жена и слышала его, то никак не отреагировала. Не замедляя и не ускоряя движения, как бы механически, Марина заходила все дальше в воду.

— Марина! — Филипп буквально летел к пруду, но все равно оказался бы рядом с женой не раньше чем через целую минуту, а за это время могло произойти непоправимое. — Марина!

Его жена уже была в том месте, где, как знал Филипп, дно резко обрывалось. Через секунду ее красный плащ мелькнул на поверхности воды, а еще через мгновение скрылся и он.

Филипп снова и снова звал жену, хотя та, скорее всего, не могла его слышать. На ходу сбросив ботинки и плащ, Филипп с разбегу погрузился в ледяную воду. За ту минуту, что Марина пробыла под водой, вряд ли она могла утонуть, но сейчас была дорога каждая секунда.

Филипп купался в этом пруду бессчетное количество раз, он знал все малейшие изгибы дна как свои пять пальцев. Быстрыми, энергичными движениями он направлялся к тому месту, где обрывается дно. От обжигающе-ледяных струй не спасала и одежда, но Филипп не обращал на это внимания.

Он должен найти ее! Пока еще не поздно…

Филипп погрузился глубже. Глаза его плохо видели из-за мутной воды — должно быть, Марина, поскользнувшись, взбаламутила песок на дне.

Спасла Марину яркость ее одеяния. Сквозь пелену песка Филиппу все-таки удалось разглядеть красный плащ, трепещущий в подводных струях, словно воздушный змей.

Подхватив жену, Филипп поплыл к берегу. Марина не сопротивлялась — должно быть, была без сознания. Филиппа вдруг охватил ужас. А что, если он все-таки опоздал и в руках его теперь не более чем безжизненный труп?

Как только голова Филиппа поднялась над поверхностью воды, в грудь тут же, словно разрывая ее, устремился мощный воздушный поток — очевидно, за несколько минут пребывания под водой легкие уже успели приспособиться к дефициту воздуха и теперь не справлялись с его избытком. На минуту Филиппу стало не до Марины — не обретя ровного дыхания, он не смог бы выплыть сам, не то что вытащить жену, — но уже в следующую минуту он снова тащил ее.

Вот, наконец, и берег… Филипп имел слабое представление о том, как нужно делать искусственное дыхание, — до сих пор ему не приходилось никого вытаскивать из воды. Положив жену лицом вниз, он начал хлопать ее по спине. Поначалу Марина никак не реагировала, но затем закашлялась, и из ее рта вытекла мутная вода. Филипп перевернул ее на спину.

— Марина! — Он слегка похлопал ее по щекам. — Марина!

Она снова закашлялась, но затем, наконец, стала жадно глотать воздух. Душа Марины могла желать смерти, но тело инстинктивно цеплялось за жизнь.

— Марина! Слава Богу…

Филипп вздохнул с облегчением. Он давно уже не испытывал к Марине страстной, пламенной любви — может быть, он и раньше не любил ее по- настоящему… Но как бы то ни было, Марина — его жена, мать его детей… В глубине души Филипп надеялся, что где-то там, под черным коконом душевной болезни, все еще сохранилась прежняя Марина — доброжелательная и утонченная. Он не пылал к жене безумной страстью, порой хандра Марины бесила его — но, Бог свидетель, Филипп отнюдь не желал ее смерти.

Марина открыла глаза — но, казалось, ничего не видела. Наконец, словно осознав, где она и что с ней, она прошептала одними губами:

— Нет…

Филипп сам не ожидал, что это единственное слово вдруг вызовет в нем такое негодование.

— Марина, ты не можешь здесь оставаться! — едва сдерживаясь, произнес он. — Я отнесу тебя в дом.

— Нет!

Гнев Филиппа усилился. Да как она смеет отказываться от его помощи, как смеет убивать себя, забыв о своем долге матери, только из-за того, что сама не имеет вкуса к жизни?!

— Я отнесу тебя домой, — повторил он, довольно грубо подхватывая ее на руки. Теперь, когда она, по крайней мере, дышала, не было нужды обращаться с ней словно с хрупким цветком.

— Нет… — едва слышно продолжала шептать она. — Не надо… Я не хочу… Прошу тебя…

Холодный февральский воздух насквозь пронизывал Филиппа в его мокрой одежде. Ноги в одних чулках — он так и не обулся — закоченели на обледеневшей земле.

— Я отнесу тебя домой! — заявил он тоном, не терпящим возражений.

— Не надо. Я хочу умереть.

Филипп нес жену домой, и ее последние слова всю дорогу звучали у него в ушах.

“Я хочу умереть”.

Эти три слова словно бы выражали всю сущность Марины.

К ночи уже не оставалось сомнений, если крутой обрыв песчаного дна не смог стать причиной смерти Марины, ею стала ледяная вода. Приговор врача — воспаление легких — не оставлял никаких шансов на иной исход.

Принеся жену домой, Филипп в первую очередь с помощью миссис Харли, старой экономки, освободил ее от промокшей, обледеневшей одежды и завернул в стеганое одеяло на гусином пуху, бывшее, между прочим, восемь лет назад частью приданого Марины.

— Что случилось? — спросила миссис Харли, когда хозяин возник на пороге кухни с супругой на руках. Филипп специально не стал входить в дом с парадного входа, боясь столкнуться с детьми, хотя для этого ему пришлось сделать лишние двадцать ярдов.

— Марина упала в озеро, — мрачно изрек он. Миссис Харли недоверчиво, хотя и вполне сочувственно покосилась на Филиппа, и тот осознал: старая проницательная экономка, конечно же, все поняла. Миссис Харли работала на Крейнов со дня их свадьбы, и душевное состояние хозяйки давно уже не было для нее секретом.

Как только Марина была уложена в постель, миссис Харли, рискуя навлечь гнев хозяина, недвусмысленно прогнала его из спальни. Впрочем, Филипп и сам понимал, что ему тоже необходимо немедленно переменить одежду, если он желает избежать серьезной простуды. Переодевшись, Филипп, однако, вернулся в спальню жены.

Как не хотелось ему возвращаться туда! Как надоели ему капризы жены, перепады ее настроения, которые он безропотно терпел вот уже девятый год… Но ничего не попишешь — долг есть долг.

Филипп провел у постели Марины весь день, щупая ее покрытый испариной лоб, пытаясь уговорить Марину выпить горячий бульон… Когда Филипп понял, что уговорить жену не удастся, он стал пытаться влить ей бульон в рот насильно, но и это было бесполезно: Марина крепко стиснула зубы.

— Ты должна бороться за жизнь! — повторял ей он. Но Марина не хотела бороться за жизнь, не хотела жить. Через три дня она умерла.

Филипп понимал, что Марина, наконец, достигла того, чего хотела, но для него это было слабым утешением. Их с Мариной детям-близнецам было всего по семь лет. Как объяснить им, что мамы больше нет?

Филипп сидел в детской на детском стульчике, слишком маленьком даже для взрослого небольшого роста, не говоря уже о таком крупном мужчине, как он. Тем не менее, Филипп сумел каким-то образом на нем поместиться, хотя для этого ему и пришлось согнуться в три погибели. Но не от этого он сейчас чувствовал себя неловко — он с большим трудом