— Мой внук уже рассказал мне. Нет, я ничего не слышал. А если бы и слышал, то поскорее запер бы дверь в подвал и сидел бы тихо, как мышь. Дочка, ты что-то не в духе. Не позволяй всяким случайным невзгодам портить тебе настроение.

— Я в порядке, папа.

— Иди-ка лучше спать. Спокойной ночи, джентльмены. — И старик отправился к себе.

— Гроув, — устало сказала его мать. — Мистер Куин и лейтенант Китс собираются поработать в библиотеке некоторое время. Мне кажется, что тебе лучше тоже остаться.

— Да-да, конечно, — ответил Мак. Он подошел к матери и поцеловал ее. Она вышла, не бросив даже взгляда в сторону двух мужчин.

Макгоуэн захлопнул за ней дверь.

— В чем дело? — добродушно поинтересовался он у Эллери. — Что-то между вами и матушкой словно кошка пробежала? Что случилось?

— Мак, если вам поручено присматривать за нами, то будьте добры, займите свой пост вон в том уютном кресле, — фыркнул в ответ Эллери. — Так вы не будете нам мешать. Приступим, Китс.

Так называемые «книжные сокровища Роджера Приама», казавшиеся на первый взгляд ценным собранием мировой литературы, оказались на деле библиографическим чудовищем: так нелепа была их подборка. Но Эллери интересовали в данный момент чисто познавательные, а отнюдь не эстетические вопросы, поэтому ему было наплевать на содержание и художественные достоинства приамовой коллекции. Он просто заставил лейтенанта читать вслух заглавия книг на полках, а сам разыскивал их в каталоге. Затем они сверяли еще раз их названия и ставили галочку в списке.

Это занятие отняло у них почти два часа, за это время Макгоуэн сладко уснул в своем кресле.

Наконец все книги на полках были названы. Эллери вздохнул:

— Ну-ка, посмотрим, — и начал считывать список с конца.

— Ну, — изнемогал от нетерпения Китс.

— Вы не назвали всего одно заглавие, — Эллери отложил каталог и взял изуродованные останки книги. — Это должен был быть увесистый том с дубовым, обтянутым кожей переплетом с серебряными застежками. «Птицы» Аристофана.

— Что-что?!

— «Птицы» — пьеса Аристофана, великого сатирика и драматурга Древней Греции. Пятый век до Рождества Христова.

— Что-то я не улавливаю смысла.

Эллери погрузился в молчание.

— Вы что же, опять станете уверять меня, — закипятился лейтенант, — что сожжение книги автора, умершего два с половиной десятка столетий назад, — это еще одно ваше «предупреждение»?

— Вне всякого сомнения.

— Да каким же образом?

— Изуродована и сожжена, Китс. По крайней мере два случая из предыдущих тоже включали в себя акт насилия в той или иной форме: отравление, убийство лягушек… — Эллери запнулся.

— Ну и что?

— Лягушек. Да ведь еще одна пьеса Аристофана так и называется — «Лягушки».

Китс скорчил кислую мину.

— Хотя нет, это скорее всего простое совпадение, — продолжал Эллери. — Так, значит, что мы имеем? — Неизвестно что, затем — отравление, потом — дохлых лягушек и жаб, далее — дорогой бумажник и, наконец, — шикарное издание Аристофана, а именно: греческая сатирическая пьеса социальной направленности, поставленная впервые, если мне не изменяет память, в 414 году до Рождества Христова.

— А у меня кончились сигареты, — грустно пробурчал в ответ Китс. Эллери сунул ему свою пачку. — Спасибо. Ну, и где же здесь связь?

— Помните: «И перед каждым следующим шагом к умиранию — предупреждение, особое значение коего совершенно ясно для вас обоих»? Кажется, так — сказал Эллери. — Да-да, там так и было написано.

— Вот-вот, Куин, он абсолютно прав: «Озадачивающее и наводящее на размышления». Я, например, уже так озадачен, что дальше некуда… и от размышлений голова раскалывается. Коли вся эта белиберда призвана заморочить нам голову и только, то уж она никак в таком случае не имеет общего смыслa и связи. Просто каждая выходка на свой лад — и все.

— «И перед каждым следующим шагом…» Китс! Это значит, что все идет к одной цели, все связано определенным образом. И в целом обязательно должно что-то обозначать и при этом значения должны идти как бы по возрастающей… — Эллери упрямо покачал головой. — Я в последнее время начал даже сомневаться, понимает ли сам Приам, что происходит. Сегодняшний случай свел на нет все мои подозрения, ведь Приам практически неграмотен. Тогда каким образом он мог бы понять значение очередного «предупреждения» — уничтожения древнегреческой комедии?

— А о чем она?

— Комедия? Ну-у… насколько я помню, два афинянина подговорили птиц построить воздушный город, чтобы отделить богов от людей.

— Что ж, неплохая идея.

— Как же Аристофан назвал свой город в воздухе? Облачный Город, или что-то в этом роде…

— Знаете, это самая здравая идея из всех, что мне пришлось за последнее время узнать. — Китс в раздражении поднялся и отошел к окну.

Прошло довольно много времени. Китс стоял, уставившись во тьму, которая постепенно начинала светлеть. В комнате было холодно, и он постоянно поеживался под кожаной курткой. Юный Макгоуэн невинно посапывал в своем кресле. Эллери не проронил ни слова.

Молчание Эллери было столь продолжительным, что наконец даже Китс, который уже не способен был соображать, вдруг осознал, насколько оно затянулось. Китс резко обернулся и увидел изнуренное, невыспавшееся, небритое лицо с широко раскрытыми глазами, охваченными лихорадочным безумием, как у девицы, приготовившейся к первому в ее жизни поцелую.

— Куин, что за идиотский вид? — обеспокоился лейтенант. — Что с вами?

— Китс, у них есть общее значение!

— Ну да. Я уже слышал это сотню раз.

— И не одно, а целых два значения!

Китс подошел к Эллери и взял у него еще одну сигарету.

— Послушайте, к чему в этом опять копаться? Пойдем-ка лучше домой, умоемся, побреемся и завалимся на боковую! — Потом он немного помолчал и спросил:

— Ну что там общее.! Не тяните…

— Два общих значения, Китс! — Эллери чуть не поперхнулся от волнения. В горле у него пересохло, голова гудела от напряжения, но на этот раз он наконец твердо знал, что напал на верный след. Все начинало обретать свой смысл.

— Вы уловили какой-то смысл в этой чепухе?

— Да, Китс. Это не чепуха.

— Тогда что же?

Но Эллери его не слышал, а нащупывал дрожащей рукой сигарету.

Китс поспешил зажечь для него спичку и тут же, абсолютно бессознательно, раскурил ею свою собственную сигарету Потом направился к окну, сделал одну глубокую затяжку, потом другую, третью, заполняя легкие уже забытым дымом. Мрак ночи почти совсем рассеялся, оставляя кое-где на серебрящемся рассветном пространстве глубокие тени. Китс внезапно осознал, что он делает. Сначала изумился. Потом пришел в полное отчаяние и, наконец, рассвирепев, стал яростно докуривать сигарету.

— Китс.

Китс стремительно обернулся.

— Что?

Эллери был уже на ногах.