что ему понадобилось так много времени, чтобы оценить невесту.

Все то, что его кузену не довелось сделать… Интересно, справился бы он лучше, чем он сам?

Едва ли.

Со своего места он мог видеть корму, где на скамье расположились Грейс и Амелия. Они делили каюту с вдовствующей герцогиней, и поскольку та засела внутри, предпочитали оставаться снаружи. Лорд Кроуленд занял вторую каюту. Предполагалось, что они с Джеком будут спать внизу, вместе с командой.

Амелия, казалось, не замечала, что он наблюдает за ней, — наверное, потому, что солнце било ей в глаза, когда она смотрела в его сторону. Она сняла шляпку и держала ее в руках, длинные ленты трепетали на ветру.

Она улыбалась.

Ему не хватало ее улыбки, вдруг понял он. Он не видел, чтобы она улыбалась на всем пути до Ливерпуля. Конечно, у нее не было особых причин для радости, как и у всех остальных. Даже Джек, который мог так много выиграть, казался все более озабоченным по мере приближения к Ирландии.

Наверное, у него есть собственные демоны, поджидающие его на берегу, предположил Томас. Должна же быть причина, почему он не вернулся домой.

Он повернулся и посмотрел на запад. Ливерпуль давно скрылся за горизонтом, и впереди ничего не было видно, кроме воды, переливавшейся рябью синих, зеленых и серых оттенков.

Столько воды. Это было трудно постигнуть.

Это было самое продолжительное морское путешествие в его жизни. Странно. Он никогда не был на континенте. Война положила конец большим турам по Европе, которые совершали по окончании учебы современники его отца, и ему пришлось завершать образование в своей стране. Служба в армии даже не обсуждалась — наследникам герцогских титулов не разрешалось рисковать своей жизнью на иностранной земле независимо от их храбрости и патриотичности.

Еще один фрагмент его Жизни, который был бы другим, если бы тот корабль не затонул. Он бы сражался с Наполеоном, а Джек остался бы дома.

Его мир измерялся расстоянием от Белгрейва. Он не слишком удалялся от его центра, и внезапно его мир показался ему таким ограниченным.

Когда он снова повернулся к Амелии, она сидела одна, прикрыв глаза ладонью от солнца. Томас огляделся, но Грейс нигде не было. Никого вокруг, кроме Амелии и юноши, который сидел на носу, завязывая узлы на канате.

Он не говорил с ней с того дня в Белгрейве. Впрочем, не совсем так. Он был вполне уверен, что они обменялись несколькими приветствиями и извинениями.

Но он видел ее, наблюдал за ней издали, и с близкого расстояния тоже, когда она не смотрела.

Он никак не ожидал, что ему будет так больно даже смотреть на нее, видеть ее такой несчастной, знать, что он, по крайней мере отчасти, является тому причиной.

Но что еще он мог сделать? Встать и сказать: «Э-э… мне кажется, что я хотел бы жениться на ней теперь, когда мое будущее неопределенно»? О да, это было бы встречено бурными аплодисментами.

Он должен делать то, что считает наилучшим, что считает правильным.

Амелия поймет. Она смышленая девушка. Разве он не убедился на прошлой неделе, что она умнее, чем ему казалось? К тому же она практична, способна добиваться своего.

Ему это понравилось.

Наверняка она понимает, что в ее интересах выйти замуж за герцога Уиндема, кем бы он ни был. Как и планировалось для нее и для герцогства.

И непохоже, чтобы она была влюблена в него.

Кто-то позвал юного матроса — судя по голосу, капитан, — он бросил, канаты и поспешил прочь, оставив их с Амелией одних на палубе. Томас подождал немного, предоставив ей возможность уйти, если она опасалась оказаться втянутой в разговор с ним, но она не двинулась с места, поэтому он подошел к ней и отвесил почтительный поклон.

— Леди Амелия.

Она вскинула глаза и тут же опустила.

— Ваша светлость.

— Могу я присоединиться к вам?

— Конечно. — Она подвинулась на самый край скамьи. — Грейс спустилась вниз.

— К вдовствующей герцогине?

Амелия кивнула.

— Она хочет, чтобы Грейс обмахивала ее веером.

Томас не представлял, как можно улучшить тяжелую атмосферу под палубой, гоняя воздух с помощью веера, но опять же сомневался, что его бабушке есть до этого дело. Скорее всего ей понадобился кто-то, на кого бы она могла изливать свои жалобы.

— Мне следовало пойти с ней, — сказала Амелия, но без особого раскаяния. — Это было бы милосердно с моей стороны, но… — Она вздохнула, покачав головой. — Я просто не смогла.

Томас подождал в надежде, что она еще что-нибудь скажет. Но она замолкла, что означало, что у него больше нет оправдания для собственного молчания.

— Я хотел бы извиниться, — сказал он. Слова застревали у него в горле. Он не привык извиняться. Точнее, он не привык совершать поступки, за которые нужно было извиняться.

Амелия повернулась и посмотрела на него в упор.

— За что?

Что за вопрос! Он не ожидал, что она вынудит его объясняться.

— За то, что произошло в Белгрейве, — сказал он, надеясь, что ему не придется вдаваться в детали. Бывают моменты, которые не хочется вспоминать. — В мои намерения не входило огорчать вас.

Амелия устремила взгляд на нос корабля. Выражение ее лица было скорее задумчивым, чем печальным.

Она казалась слишком смирившейся и подавленной, чтобы грустить. И ему было тошно сознавать, что он причастен к тому, чтобы довести ее до такого состояния.

— Я… сожалею, — медленно произнес он. — Думаю, у вас были основания почувствовать себя нежеланной. Это не входило в мои намерения. Я не хотел бы, чтобы вы чувствовали себя подобным образом.

Она продолжала смотреть прямо перед собой, повернувшись к нему в профиль. Он видел, что ее губы плотно сжаты и она пару раз моргнула. Томас никогда не думал, что трепет женских ресниц может быть таким завораживающим, но ее ресницы были… милыми.

Как и она сама, во всех отношениях. Это было самое подходящее слово, чтобы описать ее. Поначалу оно казалось бледным и невыразительным, но при дальнейшем размышлении приобретало все больше и больше нюансов.

«Красивый» подразумевало нечто броское, ослепительное… и одинокое, но не милое. «Милое» предполагало нечто теплое и приветливое. Оно мягко сияло, проникая в самое сердце.

Амелия была милой.

— Становится темно, — сказала она, сменив тему. Очевидно, тем самым она давала ему понять, что его извинения приняты. И ему следовало бы отнестись к этому с уважением. Ему следовало бы придержать язык и ничего больше не говорить, потому что, очевидно, таково было ее желание.

Но Томас не мог. Он, никогда не видевший причин объяснять свои поступки кому-либо, был охвачен потребностью объяснить ей все, до последнего слова. Ему было необходимо знать, чувствовать всей душой, что она поняла. Он не хотел отказываться от нее. Он сватал ее за Джека Одли не потому, что не желал ее. Он делал это, потому что…

— Вы предназначены герцогу Уиндему, — сказал он. — Точно так же, как я считал себя герцогом Уиндемом.

— Вы все еще герцог, — мягко возразила она, глядя вперед.

— Нет. — Он чуть не улыбнулся, сам не зная почему. — Мы оба знаем, что это не так.

— Я ничего такого не знаю, — сказала она, повернувшись наконец к нему лицом. Ее глаза яростно