вышеназванные и некоторые неназванные персоны из полицейской управы. Даже следователь Янкель, не слишком меня жаловавший, пришел. Оркестр дружно построился и грянул что-то бравурное. Сергей Николаевич вышел вперед и произнес речь. В этой речи он сказал про меня много хорошего, но сумел и немного поругать за проявленную мной неосмотрительность и за то, что я себя подвергала риску. А закончил он этот хвалебно-воспитательный монолог тем, что управление полиции награждает меня памятным именным оружием как человека, послужившего в немалой степени охране закона и порядка. И вручил мне на бархатной подушке длиннющий кинжал старинной работы.
– Уж прости нас, дочка, – сказал он мне потихоньку, – до последнего момента дотянули. То не могли выбрать подходящего подарка, то гравер с работой затянул. Сам до сей поры не знаю, прилично ли кинжалы дарить таким юным девушкам, да раз уж порешили все вместе…
– Настоящая булатная сталь, – выручил сбившегося со слов и нежданно прослезившегося полицмейстера Дмитрий Сергеевич. – Старинная работа. Пусть это оружие служит вам доброй памятью о нас. Или просто украшением. Главное, чтобы вам по прямому назначению его применять не довелось.
– Позвольте присоединиться к словам Дмитрия Сергеевича, – сказал подошедший ближе, чтобы быть в центре событий, корреспондент газеты «Сибирская жизнь» Григорий Алексеевич Вяткин. – О ваших подвигах писать сущее удовольствие, но я уж лучше наступлю на горло собственной песне, чем пожелаю вам новых авантюр.
Тут зазвучал колокольчик, извещая о начале посадки, поднялась извечная суета. Дедушка потребовал, чтобы мой кинжал был сдан в багаж, но снимать ремни с чемоданов, искать ключи от замков, открывать, а после закрывать чемодан (очень это непростое дело, в чем мы убедились накануне) было уже некогда. Михаил с Андреем Ивановичем вызвались решить эту проблему самым простым способом. Они завернули мое оружие в тот кусок ткани, в котором его и принесли сюда, подсунули под ремни и тщательно к ним привязали.
Станционный колокол ударил второй раз. Все устремились по вагонам, а вскоре поезд тронулся и повез нас к станции Тайга, где нам предстояло пересесть на знаменитый Транссибирский экспресс. А на томском перроне осталось множество добрых и симпатичных людей.
В вагоне, правда, выяснилось, что остались там не все. Иван Порфирьевич, к примеру, отправлялся в Москву, а затем в Петербург вместе с нами и даже в одном вагоне. Так что самое распоследнее прощание с этим городом и его людьми откладывалось еще на неделю.
Последний месяц, даже немного больше месяца, было временем сплошных проводов и расставаний.
Сразу после Пасхи завершила свой сезон и переехала в Красноярск цирковая труппа. На прощальном представлении я сыграла в номере, который не так давно появился в труппе не без моего участия. После того как публика разошлась, прямо на арене устроили веселый капустник. Но все равно было грустно. Дмитрий Антонович, видимо, желая меня подбодрить, несколько раз проверил, насколько хорошо я обучилась у него некоторым несложным фокусам. Потом мы с Тоней Ланцетти прокатились несколько кругов по арене на ее лошади. Потом устроили показательный поединок между чемпионом Африканского континента и острова Мадагаскар, то есть мной, и чемпионами Европы и много еще чего Золотой маской и мистером Дулитлом, то есть с борцами Афанасием и Иваном[9]. Потом… потом было утро и тот самый перрон, с которого в скором уже времени предстояло уезжать и нам самим.
Весь май мы прощались с городом – по просьбам зрителей показывали лучшие за сезон спектакли. А город прощался с нами. Почти после каждого спектакля кто-то устраивал ужин или фуршет, а после самого- самого последнего нашего выступления никто из зала расходиться не стал. Под аплодисменты на сцену выходили со словами благодарности профессора из университета, представители городской управы, купцы и фабриканты. Нередко к словам прилагались подарки. Самый оригинальный и едва ли не самый шикарный был преподнесен управлением сибирскими железными дорогами. Они предоставили всей труппе возможность проехать до Москвы в самом роскошном из поездов, в Сибирском экспрессе. Вагон второго класса должен был ждать нас на станции Тайга, и по данной причине я сейчас мерила шагами перрон этой станции.
Пока я обо всем этом вспоминала, перрон вновь закончился. Я подняла глаза от его досок и посмотрела на желтый вагон[10] на одном из отдаленных станционных путей. Тот самый, в котором нам предстояло путешествовать с «небывалым комфортом». Александр Александрович, узнав, что этот вагон предназначен для труппы, первым делом попытался уговорить станционное начальство разрешить нам сразу же в него и взобраться. Но начальство решительно отказало.
– «Как же вы будете со своими чемоданами через пути скакать?» – передразнил, жутко шепелявя, это начальство господин Корсаков. – «И потом, это категорически запрещено! Извольте дождаться, пока прибудет ваш состав, пока прицепят вагон, а уж после этого добро пожаловать и счастливого пути». А мы, понимаете ли, должны более четырех часов дожидаться и любоваться на обещанное великолепие издалека! Предлагаю скрасить ожидание посещением буфета. Багаж мы уже пристроили под охрану, а те чемоданы, что будем брать с собой в вагон, пусть носильщики охраняют, им все равно делать до прибытия поезда ровным счетом нечего.
Вот так и получилось, что одна часть наших вещей была сложена в одном конце перрона, где должен был остановиться багажный вагон, другая – в его противоположном краю, где должен был остановиться, после его подцепления к составу, наш пассажирский вагон.
Помимо этого яркого желтого вагона, на путях виднелись несколько сцепок из двух-трех грузовых вагонов. Можно еще посмотреть на здание паровозного депо с огромными створками ворот и закопченными сажей стенами над этими воротами, да на разбросанные вдали дома и домишки поселка Тайга. Но все это я уже рассмотрела, равно как и пути по другую сторону вокзала – в этом плане он был очень необычным, пути огибали его здание с двух сторон. Больше глазу зацепиться было не за что.
Я решила вернуться поближе к центральной части платформы, поближе к прогуливающемуся люду. Все не так одиноко. Впрочем, мое одиночество было скорее прихотью, чем стечением обстоятельств. Сама отказалась от общего застолья, решила побродить и пострадать в одиночестве.
Я попробовала стряхнуть с себя вновь подкрадывающуюся тоску, подумать о чем-нибудь приятном, что ждет нас в скором времени. Но вместо этого снова обратилась к воспоминаниям о последних днях.
За несколько дней до отъезда приезжал проститься Алексей Тывгунаевич, наш знакомый шаман с дочерью Настей, которую до крещения звали Авуль. Они-то и привезли в подарок целую связку соболей, которых сами и добыли в тайге. Мы с дедушкой от такого дорогого подарка пытались отказаться, но безуспешно. Правда, мы и сами приготовили для них недешевые подарки, из-за которых пришлось немало поломать головы. Вы когда-нибудь пытались сделать подарки таежным охотникам? Такие, чтобы были и полезны, и дороги как память? Вот и нам пришлось нелегко. С дедушкой Алексеем вышло чуть проще, ему мы приглядели прекрасное тульское ружье. Но Насте, тоже прекрасной охотнице, ее отец сам не так давно подарил замечательный карабин, так что для нас этот путь был неподходящим. Мы обошли все магазины, умудрились попутно выбрать подарки для Марии Степановны, Пелагеи, для всех остальных томских знакомых. Для Насти-Авуль ничего долгое время не могли подобрать. Взяли и купили ей граммофон. Кажется, угадали, потому что Авуль радовалась ему как ребенок и сказала, что они с отцом строят для себя новый дом и там музыка будет весьма кстати.
Была у меня еще одна большая проблема с подарком для Пети. То есть мы купили ему и его отцу самопишущие ручки «Waterman» с золотыми перьями, но мне хотелось еще сделать подарок от себя лично. И на память только обо мне одной. Мысль эта стала просто навязчивой, но ничего разумного в голову не приходило. Я уже стала чувствовать себя тупицей, когда решение было подсказано мне с самой неожиданной стороны.
Мы с Петей гуляли по Университетской роще, в самом дальнем ее краю, где за строящейся оранжереей ботанического сада были настоящие заросли черемухи. Черемуха отцветала, и порывы прохладного ветра – отчего-то всегда на цветение черемухи становится прохладно – кружили вихри белых лепестков, заставляя вспоминать о зиме.
– Наверное, это самый последний «снегопад»? – спросила я.
– Будет еще один. Даже два. Вот отцветет черемуха, начнут цвести яблони. Их у нас тоже много.
