– Как же мне рассказывать, если вы мне все время норовите салфеткой в рот попасть? – справедливо заметила Маша.

Для стирания грима мы истратили все три салфетки, то есть два платка, в том числе дедушкин, и косынку. Но это нас сейчас не волновало.

– Ну говорите же! – потребовала я.

– Дайте платье сниму, – нашла новый повод играть в молчанку Маша.

– Ну?

– Ой!

– Это я уже слышала.

– Ну я вошла. Иду, сама ничего вокруг не вижу. Есть там кто, нет никого, мне уж все едино стало. Но шагов через пять стала соображать. Делаю, как уговорились, а у самой коленки дрожат и ноги подкашиваются.

– У меня тоже ноги подкашивались. Вернее, та, на которой я стояла. Вы не про себя, вы про Софью Яковлевну говорите.

– Я на нее первый раз глянула, уже когда развернулась в обратную сторону идти. Она вроде и не удивилась, и не испугалась. Вроде так и должно быть. Руки только вот так вперед вытянула. А как я говорить стала, так она кивает, соглашается со мной. Все! Нечего больше рассказывать. Это ж надо! Целый день готовились, а и рассказать-то нечего.

– Хотите, можете еще раз пройтись.

– Ни за что!

– Ну, давайте выбираться.

– Может, еще тут посидим, а то страшно очень.

– Привидений боитесь? – пошутила я.

– Ага, – неожиданно согласилась Маша. – Ой! Их же нету.

Мы все же еще несколько минут собирались с духом. Собравшись, я осторожно выглянула из туалета и, к удивлению, увидела, что покрывало с двери снято, а в салоне горит свет. Позвала Машу, и мы прошли в салон, где застали растерянную Ирину Родионовну.

– Представляете? – задумчиво произнесла она. – Так долго меня просила погадать и вдруг отказалась.

– Да вы не обижайтесь, Софья Яковлевна сама не своя после смерти господина Соболева, – утешила ее я.

– То-то и оно! Мы уж начали, а я, кажется, карты рассыпала и не все принесла. Так я пошла искать. Вернулась – сидит она тихая-тихая. И говорит, спасибо, мол, но гадать уже не нужно. Я уже все, что хотела, узнала, говорит. О всех причинах моих несчастий узнала. Я, понятно, удивилась, от кого, спрашиваю, узнали? Так тут она самое странное и сказала. Что явился дух ее прабабушки и все, что нужно было, сказал. А что сказал, так это личное, и пересказывать нельзя. Дух обидится и станет постоянно докучать. И ушла. Вот ведь что творится, прости, Господи!

Мы переглянулись. Маша, похоже, обдумывала – хорошо это или нет, что она оказалась не простым привидением, а духом бабушки Софьи Яковлевны.

– А вы чего ночь за полночь не спите? – пришла в себя Ирина Родионовна. – Марш по кроватям, полуночницы.

Пришлось послушаться и разойтись, хотя обсудить все хотелось до ужаса.

Возвращаясь к себе, я еще раз столкнулась с мистером Ю. Может, у него бессонница, а Ирина Родионовна со своими гаданиями лишила его пристанища в салоне? Я посчитала правильным сказать ему, что гадания завершены и салон свободен. Мистер Ю, как всегда, мило поблагодарил и ушел в свой вагон. Поезд подошел к какой-то станции. Дедушка проснулся от моего появления и поворчал, что я так поздно разгуливаю по гостям и, наверное, мешаю людям спать.

Уснула я, едва коснувшись головой подушки. А вот утром меня что-то разбудило, тут же припомнились события вчерашнего вечера, и сон как рукой сняло. Зато захотелось есть. Я тихонько спустилась вниз, оделась и пошла умываться.

Пока мылась, поезд остановился. За окном появились все немногочисленные ранние птахи. То есть сумасшедший, по мнению некоторых пассажиров, англичанин, мистер Ю и Роза, служанка Софьи Яковлевны, со своей Муму – или как там этого барбоса кличут? Я решила в некотором роде составить мистеру Фрейзеру компанию и если не побегать, то хотя бы походить вдоль состава.

В отличие от вчерашнего утра никакого тумана не было и в помине, едва показавшееся из-за края земли солнце отбрасывало длинные тени и заставляло жмуриться.

Все пассажиры, вышедшие из поезда, передвигались вдоль него с разной скоростью. Мистер Фрейзер, как уже говорилось, совершал пробежки. Мистер Ю с неизменным длинным мундштуком и излучающей пряные ароматы папиросой прогуливался очень и очень неспешно, гулко ударяя по доскам своей тростью. Я двигалась вдоль вагонов бодрым шагом. Роза, выгуливающая собачонку, вынуждена была менять свою скорость в зависимости от капризов животного.

Я уже прошла до самого конца поезда, где обнаружила потерю – исчез наш паровоз! Ясно, что его должны были заменить на другой, но на какой-то краткий миг я растерялась. После даже смешно стало. Я стала высматривать, не видать ли где нашего нового локомотива, но услышала позади крик:

– Мими! Мими, вернись!

Вредной собачонке взбрело в голову вырвать из руки Розы свой поводок и припустить со всех четырех лап в мою сторону. Мистер Ю сделал неуклюжую попытку перехватить беглеца, но она не удалась. Псинка со слюнявой мордочкой приближалась ко мне. Я ее ловить не стала, просто на ходу наступила на волочащийся сзади поводок. Похоже, Мими такой способ торможения пришелся не по нраву, она пискнула, но я безжалостно продолжала держать поводок каблуком. Песик притих, осмотрел ближайшее колесо и юркнул под вагон. Поскольку паровоза у нас не было и поезд не мог тронуться, то ему ничего не грозило. А передвигаться он мог только на длину поводка, так что и потеряться не мог.

Прибежала Роза, подошел своей утиной походкой мистер Ю, добежал мистер Фрейзер. Втроем они с чего-то устроили небольшой переполох и стали извлекать собачку из-под вагона. Проще всего было вытянуть ее за поводок, но про него никто даже и не подумал. Журналист полез под вагон и вытащил-таки беглеца. У того в зубах был клок белой ткани.

– Это зацепилось под вагоном, – пояснил англичанин. – И собака пыталась это оторвать, оттого и не хотела вылезать на ваши призывы, мисс Роза.

Роза рассыпалась в благодарностях, потом вырвала тряпку из зубов Мими и швырнула ее обратно под вагон. Все тронулись в сторону своих вагонов. Только я задержалась. Быстренько заглянула под вагон, нашла лоскуток, оторванный от тряпки, так и оставшейся зацепившейся за какой-то крюк на его днище, но доставать не стала. Зато подобрала собачью добычу и развернула.

Более всего это походило на большой мужской носовой платок. Вроде тех двух, испачканных гримом, что вчера ночью мы с Машей безжалостно выкинули в окно, чтобы сокрыть следы наших преступлений. Собственно говоря, я и подумала, что это один из них. Но те вряд ли могли оказаться впереди по ходу состава, их в любом случае должно было отбросить назад. Затянуть под вагон их, наверное, могло, но никак не в этом месте.

Кусок ткани, несмотря на то, что его какое-то время – судя по обилию сажи немалое – трепало под вагоном, а только что он побывал в собачьих зубах, оставался сложенным вдвое. Раньше, если судить по складкам, он был и вовсе свернут в несколько раз. Я тряхнула за край, чтобы развернуть тряпицу окончательно. Не получилось. Пришлось разворачивать руками. Ну тряпица как тряпица. Не платок, это точно. Но что-то напоминает. Понюхала: пахнет мазутом, сажей и еще чем-то едва уловимым, но знакомым. Больницей, вернее, каким-то лекарством! Тут-то я и вспомнила, что похожа эта тряпица на салфетки, которыми в свое время протирали мою несчастную пробитую голову в клинике. А главное, догадалась, что так мучило меня, когда мы осматривали место убийства! Запах! Слабый, едва ощутимый запах лекарства. Тогда слишком сильно пахло духами, которые разбрызгивали проводники, вот я еле-еле учуяла этот запах, но не поняла тогда, что это.

Плохо, что полной уверенности у меня не было. То есть я не могла бы утверждать, что тот и этот запахи