постанывать.

Указательный и средний палец Кирюхи ездили во влагалище Юкки, большой палец массировал клитор. Юкки возилась, колыхая невысокой грудью, стонала, иногда умолкала секунд на десять, задержав дыхание, после чего громко вскрикивала. Ей хотелось большего, но лямка, сжимавшая ее запястья, и не думала отпускать пленницу.

Внезапно пальцы вышли из нее.

– Эй!.. – запротестовала Юкки. В ответ на это Кирюха звонко ударил ее по щеке ладонью. Девушка взвизгнула, больше от неожиданности, чем от боли.

– Это чтобы тебе жизнь медом не казалась, – усмехнулся он.

Бил поочередно правой и левой рукой:

– Хочешь, чтобы тебя хотели, дрянь?

Пощечина. Взвизг.

– Любишь, чтобы парни тебя умоляли, дрянь?

Пощечина. Вскрик.

– Нравится, когда к тебе пристают, дрянь?

Пощечина. Вопль.

– Ори сколько хочешь. В коридоре не слышно.

Пощечина. Всхлип.

– Прошмандовка!

Пощечина. Плач вперемешку с безумным хохотом.

– На балконе с наркоманом сношаешься? – Кирюха стаскивал с себя брюки. – С уродом, у которого еле- еле стоит? Дрянь! Ты забудешь всех своих наркоманов раз и навсегда! Я тебе покажу, как трахаются берсерки!

Он схватил Юкки за ножки, рывком раздернул их в стороны до отказа, будто жареную курицу пополам разломил.

Воткнулся. Задвигался.

Привязанная к батарее Юкки ездила по полу взад-вперед, шурша спиной о картон, стукалась макушкой о стену, обливалась слезами и смеялась, как сумасшедшая.

– ...Думаешь, это все? – зло спросил Кирюха, отдуваясь после первого оргазма. – Ты меня еще не знаешь... Ты у меня посинеешь!

Мучил долго. Мастерски доводил до умопомрачения, снова и снова заставлял плакать и бешено хохотать, унижаться, просить прощения, бил, ласкал, переворачивал, катал по полу, как кот пойманную мышь...

Юкки проснулась очень рано – за окном еще не рассвело. Проснулась потому, что приказала себе проснуться.

Ныли распухшие от поцелуев губы, исцарапанные щетиной и избитые стальными ладонями щеки, синяки на руках и ногах, следы от лямки на запястьях. Потянулась – заплакало все тело. Она глубоко вздохнула, затаила дыхание и потянулась еще раз, наслаждаясь сладостной болью.

Кирюха спал рядом на собственной одежде. Юкки неосязаемо поцеловала его в переносицу.

Самым трудным было встать. Она перекатилась на живот, уперлась руками в пол, приподнялась на четвереньки, выпрямилась, встала с колен – ножки при этом чуть не подломились. Подобрала халат, накинула. Босиком вышла из каморки.

Прошагала через пустой актовый зал, который показался ей бесконечно огромным, подошла к двери. Прислушалась: снаружи тишина.

Вынула из кармана халата изогнутый гвоздик. Отперла дверь. Выглянула.

На цыпочках побежала по безлюдному коридору, подпрыгивая, будто мышь-воровка. Выскочила на лестницу, побежала вниз по ступенькам – холодный бетон ожег ей ступни, заставив окончательно проснуться.

Добравшись до пятого этажа остановилась, услышав шаги.

Навстречу ей поднимался охранник – сонный и злой, как медведь-шатун. Выполняя приказ коменданта, он всю ночь бродил по общаге. Заходил без стука в комнаты, из которых доносились какие-то звуки. Присматривался к тем, кто выходил покурить на балкон. Время от времени заглядывал в туалеты. Поначалу эта игра в охотника его забавляла, но к четырем утра, когда вся общага погрузилась в сон, он уже еле плел ногами.

«Последний раз вверх-вниз – и на боковую», – решил охранник.

На площадке каждого этажа он останавливался и выглядывал в коридор: четвертый этаж – пусто... пятый – пусто... шестой – пусто...

Спрятавшись в туалете, Юкки слушала, как становятся тише удары ботинок о ступени.

Через двадцать минут она вернулась в каморку. Целовала Кирюху до тех пор, пока ему не стало трудно дышать. Тогда он проснулся.

– Вставать пора, мой сладкий, – нежно прошептала она.

– А?.. Сколько времени?

За окном потихоньку брезжил рассвет. Кирюха уже мог разглядеть лицо своей подружки.

– Не важно, сладкий. Отсюда надо уходить, пока все спят. Одевайся.

– Угу...

Пока он, сидя на полу, вертел в руках брюки и не мог сообразить, с какой стороны их надевать, Юкки стояла рядом с покорностью рабыни на лице.

Кирюха бросил на нее мутный взгляд:

– Как самочувствие?..

– А как бы ТЫ себя чувствовал после камнедробильной машины? – улыбнулась она. – Ты меня чуть не искалечил!

– Я боец, запомни это. Со мной нельзя поступать так, как ты поступила.

– Больше не буду, – пообещала она, сделав лисью мордочку.

Ему наконец удалось застегнуть брюки. Кирюха отыскал недопитую бутылку с лимонадом, сделал добрый глоток и только сейчас заметил пачку денег, валявшуюся на полу прямо перед ним.

Нерешительно протянул руку, поднял: так и есть, толстая пачка сторублевых купюр, перетянутая резиночкой.

– Что это?

– Денежки, – с готовностью сообщила Юкки.

– Какие? Отк-куда? – от неожиданности Кирюха заикнулся.

– Мои личные.

– Ты сказала, у тебя нет денег!

– Мало ли, что я сказала! Мама моя, нашел кого слушать! Я не нищая, мой сладкий. Мои денежки со мной, только припрятаны в надежном месте. Здесь очень небольшая часть – тысяч двадцать, что ли...

«Совсем как кошка, которая из любви к хозяину приносит ему в кровать мертвую крысу», – подумал Кирюха.

– Это хорошо, кисуня... Но зачем сразу так много?..

– Как – зачем? Тебе же нужно меня кормить, поить, развлекать?

– А что, я тебя мало развлек?

– Да-а-а уж... – протянула Юкки. – Как жива осталась – сама не понимаю... – она схватила руку Кирюхи, лизнула ее и сказала: – Спасибо.

Одевшись, он спрятал пачку денег у себя на животе. До половины воткнул ее в брюки, сверху накрыл футболкой:

– Пойдем отсюда.

Спустились на пятый этаж. Пока шли, Кирюха говорил:

– В актовом зале тебе оставаться нельзя – в течение дня, по крайней мере. В комнате спрятать тебя я пока не могу – сегодня будет грандиозный обыск. Выход только один. На нашем этаже есть мужской туалет. Увидишь там пять кабинок. Четыре из них – самые обычные, пятая заперта, к ней замок подвесной присобачен. В этой кабинке швабры всякие лежат, ведра. Ее техничка отпирает раз в сутки, в самом конце