гнал вперед, исправляя кривую недоразумения, которая занесла нас бог знает куда, омрачив нам будни, радость которых была почти неизвестна большинству моих несчастных соотечественников.

Помелькав ягодицами с четверть часа между небом и морем, Макси поднялась и падающей походкой, цепляясь за поручни, направилась ко мне. Я отметил, что она успела подровнять себе лобок, вчера более пышный. Она приближалась ко мне с недовольным лицом девочки-подростка, которой грубые хулиганистые мальчишки-волны не дали позагорать…

«Макси нам больше не нужна». Было ли мне ее жалко? Если да, то что? Я привык слушаться шефа. Раз он так решил, значит имел на это основания.

– Что, укачивает? – участливо спросил я.

Макси обошла меня полукругом, тронув пальцами за плечо – руки мои были на штурвале – и прижалась сзади. Ее ладони оказались на моей груди, а мой зад, как раз под копчиком, ощутил мшистость ее лобка. Она потерлась о меня и сказала, вернее, прошептала, подтянувшись к моему уху:

– Не прогонишь?

Я молчал, чувствуя, как оживает, топорщится мой член. Она это тоже почувствовала – правая ее рука, кончиками пальцев огладив рельеф моего живота, скользнула ниже и завладела моим растревоженным хозяйством, взяв его уверенно и плотно, прямо у основания.

В сущности, я мог повременить с приказом шефа. Сейчас или потом – это уже не имело значения.

– Кажется, здесь мне рады, – мурлыкнула Макси из-за моей спины и гибким неуловимым движением переместилась у меня подмышкой вперед и оказалась на корточках передо мной. Член она так и не выпустила и он встал навытяжку, ожидая приказаний. Я не большой поклонник фелляции, и все же когда острый кончик языка Макси снизу отметил меня влажным отпечатком, я не возразил. Тогда обе ладони Макси переместились мне на ягодицы, которые у меня весьма чувствительны, и я услышал, как она сказала:

– Ух, какой он у тебя! Ну, можно?

Имей она хорошее образование, могла бы воплощать собой современный тип просвещенной куртизанки, пишущей там какую-нибудь заумь в стиле хайку или модный в нынешней живописи китч. Я ей не ответил, только оторвал левую руку от штурвала и положил на ее затылок. Макси тут же заловила губами мой плод и ее язык затрепетал.

Она оказалась большой искусницей – то чуть прикусывая зубами головку, то остро посасывая самый ее кончик, то захватывая губами член чуть ли не во всю его длину, хоть в нем было без малого двадцать сантиметров вожделения, готового пролиться через край. Возможно, это был оптический обман, и в действительности она завладевала только половиной того, что принадлежало мне, но ощущение было такое, что она вот-вот заглотит все целиком. Она ласкала мои гениталии, а я знал, что ее убью, и это возбуждало меня.

Мне не хотелось кончать ей в рот – это было бы слишком прозаично, но вдруг по прихоти фантазии я представил себе темные губы Талассы, негроидные, роскошно вылепленные и очерченные, с розовым вывертом, губы щедрые и сильные, с влажным блеском на смыке, где между мыском верхней губы и крайней точкой нижней читалась в профиль конфигурация дружеского поцелуя; но не только губы представил, а и свое естество возле, на нижней ее губе, которая, уступая, проминается посередке, верхняя же, вытянувшись вперед, накрывает его, а молодые зубы прихватывают для верности, – безбольно, как это делают волчицы, перетаскивающие под одному новорожденных волчат. Я увидел перед собой Талассу, которая угождала мне, чтобы вымолить себе право на жизнь, и ненасытное воображение легко превратило меня в палача, сладострастно замершего перед своей новой жертвой. Еще никогда не вымаливали у меня право на жизнь взамен на фелляцию – пусть это будет Таласса. Наслаждение палача рвалось из меня наружу, и я не мог ему противостоять. Видимо, я перенял все это вместе с хромосомами моего неизвестного отца, изнасиловавшего мою мать. Пусть же это послужит мне, бастарду, выблядку, хоть косвенным оправданием на Страшном Суде. Сладость овладения пленницей обожгла меня изнутри так нежно и остро, что я взорвался. Мой выплеск ударил в нёбо Макси, – не успев прикрыть гортань языком, она издала рвотный звук и судорожно дернулась, чтобы высвободиться, но я схватил ее за уши и удерживал свой член в ее рту, пока не излил все до последней капли. Когда я наконец отпустил Макси, она, с закрытым ртом и надутыми щеками, давясь побежала к борту сплевывать мой дар. Но на ее лице не было отвращения или гадливости – энергетический жгут соития не обрывался, и пока она, как баклан, несла в зобе рыбок моего семени, пока отплевывалась и отхаркивалась, пока полоскала горло, бесцеремонно глотнув из бутылки с минеральной водой, стоявшей на приборном щитке по правую руку от меня, пока она, подрагивая грудями и ягодицами, в разных ракурсах демонстрировала мне свое собственное киноприложение к журналу «Плейбой», я захотел ее снова.

– Хватит плеваться, – сказал я, следя за ее манипуляциями и разгораясь от ее вызывающей наготы, которую я видел в последний раз. – Зря ты разбрасываешься белками. Натуральный продукт, полезный во всех отношения…

– От него толстеешь, – без тени юмора сказала она.

– Извини, – сказал я, – не знал, что ты на диете.

Вернув бутылку с минеральной на место, она хотела снова отправиться на нос, но, увидев, что я остался в боевой готовности, замешкалась и вопросительно глянула на меня.

– Видишь, – ты меня не удовлетворила, – сказал я. – Иди сюда. Теперь моя очередь.

Она подошла, выставляя напоказ ухоженный газончик лобка и поиграла бедрами. Видимо, она решила, что в порядке обмена любезностями я собираюсь сделать ей куннилингус.

– Держи штурвал, – велел я ей, и когда она не без недоумения положила на него руки и повернула голову назад, глядя на меня через плечо, я взял ее за бедра, и слегка подтянул к себе. Она поняла меня – расставила ноги и выгнула спину. При этом зад ее принял совсем другую форму – расширился, раскрывшись посередке и из-под двух его сходящихся долей выглянули две подобные же дольки, только маленькие, – будто Творец-скульптор, доведя до идеала форму женского зада, не стал валандаться с самой интимной частью женского тела, и создал ее по тому же, но миниатюрному, лекалу. Вид этих долек, притемненных по сравнению со своими крупными сестрами, был восхитителен, на него же наслаивался другой вид – ее спины на переходе в бедра, то есть талии, поясницы, того участка тела, где уже кончились ребра, но еще не возник таз, и где верх и низ помимо позвоночника скреплены лишь гибким оплетьем хрящей, сухожилий и мышц, которым с помощью массажа и специальных нагрузок можно придавать изумительные очертания. Талия Макси при заданном изгибе оказалась невероятно узкой, ну, как у русской борзой, неправдоподобность этой ужины добавляла образу отдающейся сзади женщины дополнительные зоочерты каких-то неведомых животных, порождая флюиды, что объединяют миры и планы самых разных живых существ… Я без подготовки, без помощи руки прицелился в гладкую податливую щель лона и медленно- плавно, со скоростью возникновения смазки, выстилавшей мой путь, вполз, вошел внутрь.

Внутри был райский сад, цвели абрикосовые деревья и миндаль, а сливы уже созрели, сливы и виноград, и задетые мною, упруго возвращались на место, я срывал и подносил к губам гроздья, давил ягоды, и сок стекал у меня по подбородку на грудь и к пупку и дальше вниз, и во мне стоял сладкий зуд отдаленного оргазма, рокоток набухшего грозой небосвода, еще не обронившего ни одной капли на алчущую землю. Но это было лишь одно мгновение, ну, два-три мгновения, сладкого, невозможного, необоримого, всецелого, всеохватного растворения в стихии чувства, в среде, в воздухе, в море, в лоне женщины, что вместе создавало эту поразительную картину жизни, бытия, счастья, жизни в жизни, бытия в бытии, счастья в счастье, их флуктуацию, да, лишь несколько блаженных мгновений, – потому что далее мысль или воображение, то есть мозг отделился от парадиза чувства и стал существовать отдельно, наблюдая за ним, за чувством, не желая больше идентифицироваться с ним, поскольку должен был следовать непростым правилам соития, которые с неизбежностью возникают там, где ты не один, где вас как минимум двое… Итак, мое естество оставалось в лоне Макси, получая там свое собственное удовольствие, но я едва ли остался там вместе с ним, скорее, я уже был снаружи, и следил за происходящим как какой-нибудь точный прибор, отмечая приливы и отливы напряжения или само излучение, исходившее от него. Ибо чтобы остаться с сексуальным партнером, стать с ним как одно целое, нужна любовь или смерть – в противном случае наслаждение эстетически исключительным, индивидуальным, неповторимым смакуется лишь несколько секунд после начала контакта, а затем оно идентифицируется с десятками, сотнями других наслаждений, полученных раннее от других партнеров. Видимо, что-то подобное испытывала и Макси,