Когда он ехал сюда, в Хэмпшир, ему в машину позвонил Шелли и сообщил, что Мэллори потерял следы Кэтрин и Хайда. Харрел добрался-таки до их мотеля, но они исчезли. Ему оставалось полагаться на интуицию до смерти уставшего Хайда... Папка с делом Лескомба расплывалась перед глазами, но он по- прежнему упорно смотрел на нее, прикрыв лицо ладонью, чтобы спрятать отсутствующий взгляд. Он приказал Шелли сообщить Хайду, чтобы тот только вывез ее из страны. Теперь у них был Лескомб, так что они получили возможность вывести из-под угрозы Кэтрин и Патрика. Он подавил в себе чувство вины, как научился тому много лет назад. Пусть оно придет, когда у него будет на то время.

Вернемся к Лескомбу. Откроем его, как банку сардин для тощего чехословацкого кота, которого Годвин привез с собой из Праги. Он стал думать об обстоятельствах, предшествовавших неудаче Рида с производством ДПЛА. В разговоре по телефону Джайлз Пайотт юлил, но лишь потому, что это было одно из своевольных решений министерства обороны, которое теперь, когда Рид стал членом кабинета, вызывало столько злых нареканий. Одному небу известно, какие молнии обрушит министр на министерство обороны! 'В двух словах, – сказал Джайлз, – аппарат был слишком дорогой и чересчур сложный. А тебя что интересует? А, данные на этого малого из Фарнборо хорошо...'

Дальность, высота, длительность полета, параметры электроники – все, что требовалось Тони Годвину. 'На много лет обогнали все, что имеется в этой области, Кеннет, но не имели возможности использовать'.

А вот Харрел нашел такую возможность – убийство Ирины Никитиной. Обри доподлинно знал, хотя и не мог это доказать, что стало с опытными образцами, изготовленными 'Рид электроникс' другими поставщиками и субподрядчиками для проведения испытаний.

Знал ли Лескомб?

Обри глянул на него сквозь скрывающие лицо пальцы. Тот смотрел с недоверием, смешанным с напряженным ожиданием. Его притворство и показная самоуверенность, когда Обри вошел, были началом новой игры, открытием нового фронта, но он чувствовал, что Лескомб измучен надеждами на спасение, разочарованиями, страхом. Дежурный доложил, что он уже созрел, из него уже выходил воздух, как из воздушного шарика, медленно спускающегося с потолка после карнавальной ночи.

Обри внимательно смотрел на собеседника.

– Боюсь, что так дело не пойдет, старина, – тихо произнес он.

В ответ Лескомб, хрипло дыша, оглядел мрачный подвал. Картонные коробки, несколько пыльных бутылок из-под вина, сломанная игрушечная лошадь-качалка – а что, неплохой штришок к декорации, – крошечная черная ящерка на краю светового круга. Обычно здесь бывала и лягушка – а может быть, жаба? Необъяснимые капли, грязь, сырость. Конечно же, скрытые камеры и микрофоны. Вызывающие тоску сломанные часы, грязный матрас и подушка, на которых спал Лескомб; стул, сломанный кем-то в бессильной ярости. Даже Обри было не по себе, а что говорить об узнике – пребывание здесь лишало его остатков мужества. Обстановка действовала безотказно, особенно на тех, кто привык к комфорту, небольшим, но ставшим привычными удовольствиям жизни. Само собой разумеется, из открытого ведра в углу несло нечистотами.

Обри с невозмутимым видом заявил:

– Не хотели ли бы вы, Лескомб, что-либо мне сказать? Возможно, у вас есть что передать жене, кому- нибудь еще?.. – Лескомб нервно прикусил губы. Где же его жена? – Правда, мы точно не знаем, где она... может быть, вы знаете?

Лицо Лескомба покрылось белыми пятнами. Он монотонно покачивался под яркой лампой. Обходиться с ним было так несложно. Весь он был точно обнаженный нерв в больном зубе. В конечном счете он совершенно не искушен в таких делах.

– Знаете ли вы, Лескомб, где находится ваша жена? – более настойчиво спросил Обри. – Пли так, знает ли она, где находитесь вы?

По-прежнему молчание. Черная ящерка подкралась к лежащей на бетонном полу дохлой мухе. Пахло сыростью. Обри сделал вид, что просматривает дело, потом, улучив момент, повторил:

– Думаю, что ей следует сообщить о...

– Нет, – тяжело дыша, ответил Лескомб. И снова лицо превратилось в неподвижную восковую маску.

В собранном отовсюду деле Лескомба не было ни строчки о жене. На него самого наткнулись благодаря счастливому стечению обстоятельств. Имелись лишь сведения, что в день ареста Лескомба с его счетов в банке и жилищно-строительном кооперативе были сняты все деньги. Обри задумчиво постучал пальцем по этому документу, не собираясь зачитывать его вслух.

– Я все же думаю, что ей следует сообщить, старина. Нам не следует уподобляться советской тюрьме, где...

– Пет, – так же хрипло произнес Лескомб. Лицо побледнело, плечи напряглись.

– Думаю, что мне следует настоять, старина, ради вас и ради нее...

– Нет!

Так просто... и не имеет никакого значения. Конечно, приятно видеть мужчину, который по сию пору без ума от своей жены. Но это не более как маленький шажок через разделяющую их преграду. Важно только одно – что может рассказать ему Лескомб о ДПЛА.

– Дорогой мой, что с вами? Вы выглядите так, словно увидели привидение!

– Она удрала, вот что! Смылась со своим хахалем! – кричал он, широко разинув рот, одним горлом, без помощи губ. Шея, как натянутый канат, на лбу крупные капли пота, глаза горят. Тело словно окоченело.

– Я... говорите, с дружком?..

– Да, да, да! Со своим хахалем! С этим долбаным диктором с телевидения... долбаным диктором местных новостей, черт бы его побрал!

Лескомб медленно опустил голову, упершись подбородком и грудь, словно уснул. По бледным щекам потянулись влажные полосы, увеличенные съехавшими на нос очками. Он дышал словно загнанная лошадь. Обри бесстрастно смотрел на упавшего духом арестанта, прикидывая, каким путем лучше подвести