На мгновение он уловил тревогу. В холодных бесцветных глазах Малана светилось подозрение. После минутного колебания Малан молча кивнул, словно не доверяя собственным словам.

Сквозь темное стекло поверх широкого плеча Малана было видно, как воробьи, взлетев с газонов, вились в воздухе, гоняясь за насекомыми. Взглянув еще раз на Малана, Обри почувствовал, что тот смотрит на него, как на источник опасности. Почему? Он не питал к Малану никакого интереса, если не считать неприятного впечатления от покровительственного поведения по отношению к Кэтрин.

Однако Малан ожидал такого интереса. Но почему?

* * *

– Вы же не сбросите меня с первого попавшего под руку вертолета.

– Будет что-то вроде несчастного случая, Хайд, – ответил Харрел. – Серьезного. – Один из американцев, зажавших его между собой на заднем сиденье, фыркнул от смеха. – Ты не понимаешь, какая у тебя нынче репутация в Лондоне, Хайд, – продолжал Харрел, повернувшись вполоборота и небрежно покручивая баранку длинного американского лимузина кремового цвета с затемненными стеклами. – Они думают, что ты там. Знаешь, там, где это случилось. Ты большая обуза для Лондона, Хайд. Они действительно хотят никогда больше тебя но видеть. – И он улыбнулся, словно родитель, успокаивающий капризного ребенка, уставшего от долгой поездки.

Хайд сжал руки между колен и напряг плечи – боялся, что задрожат руки. Тело должно оставаться таким же, ничего не выражающим, как и голос, и взгляд, блуждающий по спинке сиденья водителя, по коленям. Он ни разу не взглянул на них. В то же время хотелось пошевелиться, чтобы заглушить растущий внутри панический страх и восстановить нарушенную плавность мыслей.

– Надоело все, Харрел, – произнес он, будто перед ними не маячила перспектива смерти, – хочу сказать, что надоело убивать. – Он говорил, словно читал приевшуюся лекцию, – ровным, скучным, невыразительным голосом. На какое-то время это даже вызвало их любопытство, однако он уловил растущее раздражение. Разумеется, этому способствовал запах его немытого тела.

– Складно говоришь.

– А вам хоть гори все синим пламенем, лишь бы позабавиться. Вы не можете не убивать. – Он сделал вид, что примирился с неизбежной смертью. Поднял глаза. Харрел, сворачивая на узкую площадь, забитую прилавками, запруженную афганцами и скотом, словно слушал нечто забавное, по-прежнему сохраняя бесстрастно-уверенное выражение лица. Но тут сидевший слева американец заворочался, потер щеку и, наморщив нос, заявил:

– Давай-ка побыстрее, Харрел, слышишь? От этого парня несет дерьмом!

Хайд медленно посмотрел по сторонам и дохнул в сторону соседа слева. Тот бросил на него злобный взгляд.

– Черт бы тебя побрал, – проворчал он, морщась от дурного запаха. Хайд смотрел широко открытыми глазами, словно больное комнатное животное, понимающее, зачем ему делают укол. Он глядел отсутствующим взглядом, делая вид, что трусит.

– Еще схватишь от него что-нибудь, – предупреждал, все еще потешаясь, Харрел. Ишак бесконечно мудрым взглядом проводил проезжавший по узкой улице лимузин. В американское посольство? Нет, в какое-нибудь, смешно подумать, надежное место. Дыхание оставалось ровным. Руки не связаны и не в наручниках, по с обеих сторон притиснуты к бокам. Прежде чем они встревожатся, можно сделать лишь одно резкое движение. Пистолеты по глупости находились в кобурах под мышками.

Но, черт побери, он был так слаб! Машина выскочила еще на одну из кабульских площадей. Хайд до сих пор не мог привыкнуть к тому, что не видно грязновато-зеленых танков, грузовиков и БМП, множества солдат в гимнастерках и комбинезонах цвета хаки и, почти как у австралийцев, панамах. Русские ушли... их заменили янки! Проклятая слабость, нерешительность. И... он старался не думать об этом, но безрассудная мысль настойчиво овладевала им... Разом покончить со всем.

Магазины кричащей западной моды не гармонировали с тускло-черными одеждами прятавших лица женщин. От Кабула военных лет остались только мужчины да разрушенные здания и разбитые мостовые. Но в памяти без труда всплывали трассирующие снаряды в ночи, вертолеты на фоне неба, словно насекомые на лобовом стекле, мертвые тела на улицах, искалеченные афганские солдаты, нелепая паника во время переговоров и перемирия, взрывы и убийства из мести. Он сильнее сжал кулаки, чтобы унять дрожь в руках.

Эта площадь, потом широкая улица с полным правом могли находиться не в Кабуле, а в Тегеране. После падения Наджибуллы, гибели Масуда и изгнания всех умеренных деятелей в город нахлынули фундаменталисты, женщины надели чадру и траурные одежды и теперь все это в конечном счете не стоило и ломаного гроша. Еще одна исламская страна катилась в преисподнюю средневековья. Масуд в своей могиле, должно быть, покатывался со смеху.

– Ведь вы не можете без того, чтобы не гадить по всему миру, верно? – продолжал Хайд. Американец слева, сердито засопев, заерзал на кожаном сиденье. Тот, что справа, отвернулся к окну. В машине, казалось, стало жарче и теснее. – Вы просто не можете не убивать людей... как тс ученые. Бросают живых птиц в авиационные двигатели, лишь бы узнать, сколько нужно воробьев, чтобы эта проклятая штука подавилась. – Теперь они внимательно озадаченно слушали. Где это он слышал про то, как проверяют двигатели? – Вот что такое ваш мир. Так набивайте трупами машину, смотрите, сколько туда влезет.

– Катись к черту! – заорал второй американец. Харрел, ведя машину по прямой почти пустой дороге, быстро обернулся и с подозрением посмотрел на Хайда. Хайд тупо уставился в спинку сиденья, и Харрел, успокоившись, стал следить за дорогой.

– ...Подсчитываете трупы... и боеприпасы. Здесь, в Никарагуа... – не останавливаясь, монотонно продолжал Хайд, распаляя себя. Но даже при этом инстинкт самосохранения, видимо, плохо срабатывал, нужный ему адреналин сочился по капле. Ну давай, они же собираются тебя убить! Безразличие. О Господи, ну давай же!

Машина встала у светофора. Они сразу тесно прижались к нему, вскинув руки к отворотам пиджаков, нащупывая ради спокойствия рукояти пистолетов. Они явно не в своей тарелке, но слишком уж насторожены. Попробовать помолчать? Нет. Говори.

Глядя на проходящих перед машиной двух женщин под чадрами в черной одежде и верблюда, взиравшего на окружающий мир крошечными глазками, меньше чем у шагавшего между женщинами