Все продумано и рассчитано. Оставался единственный образ действия, который, несомненно, предвидит и Харрел. Он вздохнул, ветер, словно фокусник, стер вырвавшееся изо рта облачко. Фонарик, покинув галерею, двигался в направлении дороги. Охранника, видно, одолевали лень и предвкушение вечернего отдыха.

Почти пять. Фонарик мелькал по извилинам невидимой дороги примерно в пятистах футах внизу. Второй фонарик пропал. Глубоко вздохнув три-четыре раза, Хайд поправил рюкзак, похлопал по пистолету и ножу, размял пальцы рук и ног. Послушал, как над головой в соснах гудит ветер. По озябшим щекам хлестал мокрый снег. Чуть спустя он отыскал тропинку. Сапоги почти бесшумно ступали по хвойной подстилке; стукнула еловая шишка, но шум насторожил одного его. Он улыбнулся темноте.

Выбравшись из зарослей, он почти сразу увидел впереди себя медленно двигавшийся фонарь. Возможно, Харрел уже приказал возвращаться. Хайд ускорил шаг и, осторожно ступая, двинулся вниз по склону, слегка откинувшись назад. В последних серых отсветах облаков он разглядел путь, ведущий за гребень горы к дому. Спустившись еще ниже, двинулся параллельно гребню, над которым постепенно возникала фигура человека с фонарем. Да, он шел достаточно быстро. Через несколько минут он перехватит фонарь.

В этой операции не было никаких побочных ходов, на которые можно было бы временно отвлечься, оставалась мучительная реальность – Хайд прервал связь, и теперь они ничего не узнают до тех пор... или, проще говоря, больше ничего не узнают. Обри прихлебывал отвратительный, много раз подогретый кофе. Сам виноват. Годвин предлагал заварить свежий, но ему не хотелось иметь никаких дел ни с Тони, ни с Чемберсом. Он плеснул себе в чашку тот, что был под рукой. Хорошо, хоть горячий.

Ну вот, хотя бы отвлекся, злясь на плохой кофе.

Нахохлившись, сел на жесткий стул у окна. Предметы то расплывались, то вновь обретали четкость, огни на Оксфорд-стрит извивались, словно светлячки, то сливаясь, то превращаясь в фонари на почти пустынной улице. Конечно, в любое время можно поговорить с Мэллори. Но Мэллори будет звонить сам, когда прибудет Андерс. Обри поглядел на часы. Час ночи, чуть больше. До расчетного времени прибытия Андерса целых два часа. Если погода ухудшится, их могут посадить в другом месте. В Реддинге сильный ветер, снег с дождем; прогноз плохой.

Поэтому ему и не хотелось говорить с Мэллори. Отсутствие новостей – тоже хорошая новость; глупо, но, к счастью, трюизм присосался, словно пиявка. Кэтрин была...

Он старался не продолжать мысль, оставить ее неопределенной. Годвин, дыша в затылок, стоял с чашкой кофе в руках, тоже глядя в закопченные окна. Разочарованный Чемберс, чувствуя себя обманутым, спал мертвым сном на раскладушке в соседней комнате.

– У нас все нормально, сэр?

– По-моему, нет, Тони, – раздраженно ответил Обри. – Не вижу оснований для оптимизма. А вы?

– Только в отношении улик. По крайней мере, хоть они благополучно переправлены Мэллори, – добавил он.

Поколебавшись, Обри закурил. По кабинету разнесся едкий запах табака. Обри делал затяжку за затяжкой.

– Сэр, когда заварилась эта каша, Хайд пропал без вести, считался погибшим... – старался успокоить шефа Годвин. – Я хочу сказать...

– Тони, – печально возразил Обри, – в то время моя племянница не была впутана в это дело. И не была при смерти! – Он встал и отошел от Годвина. Его тяготило присутствие ближайшего сотрудника. Зашагал по комнате с сигаретой в зубах. – Я даже ничего не могу предложить в обмен, так ведь, Тони? В такое время даже не встретишь такси, под которое я бы мог броситься, только бы она осталась жива. Я здесь в полной безопасности в течение всей этой грязной, скверной истории. И с самого начала абсолютно бессилен.

– Верно, сэр, – хмуро согласился Годвин. – Но Патрик до сих пор цел и, движимый ненавистью к Харрелу, продолжает действовать.

– Но что он может сделать? Если Андерс прибудет вовремя, если Кэтрин пока жива – если, если... Это стало бы памятником моему профессиональному самолюбию, не правда ли?

– Вы слишком терзаете себя... сэр.

– Кто, я? В самом деле? – переспросил Обри, удивленно взглянув на Годвина.

– Да, сэр, в самом деле. Харрел должен был... избавиться от вашей племянницы сразу после того, как с ней поговорил Фраскати. Так же, как он избавился от Фраскати. Уж вы-то это понимаете. Точно так же, как он должен постараться избавиться от Патрика. Это торчащие нитки, последние следы, оставшиеся от катастрофы. – Говоря это, он внимательно смотрел на Обри. Обри не был уверен, прочел ли что-нибудь Годвин на его лице, но тот, продолжая говорить, отвернулся к окну. – Извините, сэр, но это правда. Мы по- прежнему осуществляем операцию – разумеется, неофициально, по наш действующий агент вступил в завершающую фазу с четко определенной целью. – Годвин снова повернулся к Обри. – Неужели вы думаете, что он не справится, сэр? – В голосе Годвина не чувствовалось уверенности.

– Думаю, что не справится, – покачал головой Обри. – Харрел дошел до точки и до сих пор считает, для того есть все основания, что Патрик – единственный кончик, который все еще торчит наружу. Да, думаю, что план действий Патрика – пустая затея.

Отвернулся, смахнув на разбросанные бумаги табачный пепел. Листы распечаток, подшивки, конверты, снимки и наброски; тонкие странички шифровок и наспех записанные телефонные сообщения – все это валялось в беспорядке, наподобие самой операции. Она началась не по его воле – по крайней мере в этом Тонн был прав. Он случайно зашел в комнату в разгар обсуждения, когда решения уже были приняты, и с тех пор спотыкался на каждому шагу. Все это дело походило на серый, грязный, червивый кокон или же на валявшуюся на одной из нацарапанных рукой Годвина записок нетронутую палочку сигаретного пепла.

Мелстед мертв... Кэтрин умирает. Патрик справляется со своей ролью, возможно, соответствующей его характеру, но без особой пользы. Да, перспективы неважные, никакого сомнения, а цена высокая, слишком высокая.

– Черт бы побрал этих негодяев с их безумными фантазиями и играми! – прорычал он, яростно раздавив и пепельнице окурок. – Черт бы побрал Харрела с его