хуже любой домохозяйки с этими своими галлюцинациями! Думаю, я даже смогу спокойно жить, если избегу секса с Анжелой и попью какие-нибудь успокаивающие отвары из безобидных трав. Никакой химии, только натуральный продукт. Надо, кстати, не забыть скинуть остатки кокаина, как только отъедем подальше от дома Льва Соломоновича. А то вдруг сейчас сюда приедут ребята с собаками проверить дом на наличие тайников. Главным тайником, скорее всего, окажусь я с этим долбаным пакетиком во внутреннем кармане пиджака.

– Так, ну это все понятно, – говорит Никифорыч оперу и спрашивает: а где Геринг?

Вытирая носовым платком губы, я думаю, что он прав. Действительно, мы уже видели всех участников кровавой трагедии, которая произошла здесь, кроме ее главного персонажа – Льва Соломоновича. Опер, чуть потупив взор, отвечает:

– Он не здесь.

– То есть ты оставил самое интересное напоследок, да? – подает голос Сергей. Его вид беспокоит меня: бледное лицо, красные от напряжения глаза и излишне сиплый голос. Мой друг похож на ходячего мертвеца, что, в целом, мило дополняет сложившуюся картину ночного кошмара.

– Я не был уверен, стоит ли вам показывать его? – отвечает опер и добавляет: вернее, то, что от него осталось.

– Раз уж показал подвал, – говорит Никифорыч, – показывай и все остальное. Вряд ли теперь нас еще хоть что-то может удивить.

Спустя буквально минуту мы выходим на улицу. Милицейских машин заметно прибавилось, и теперь все вокруг пестрит от фуражек и погонов. Я иду вслед за остальными по узкой тропинке, ведущей в сад, которым уже очень много лет Лев Соломонович занимался самостоятельно. Здесь растут яблони, вишни, какие-то кусты, несколько елей, один кедр.

Зимой сад особенно красив со сказочными ветками, припорошенными снегом, замерзшим ручьем, который делит сад на две половины и маленькой башенкой с неработающими часами в дальнем конце. Лев Соломонович как-то рассказывал, что увидел подобную конструкцию в одной книге об истории Шотландии, и она с тех пор навсегда засела в его голове. В отличие от шотландского прототипа эту башню возвели несколько таджиков-нелегалов за полтора месяца, особо не напрягаясь.

С другой стороны дома у Льва Соломоновича есть еще зимний сад с живыми птицами. Он собирал по всему миру редкие виды летающих за бешеные деньги и по вечерам – видимо, после очередной проведенной операции – любил ухаживать за ними, слушать их пение.

Опер ведет нас как раз к этой башенке, и уже издалека я замечаю перемены в ее облике. Речь идет не о разрушении, модификации или еще о чем-то таком – просто на лицевой стене есть надпись. Я щурюсь и вижу лишь одно слово: «Гном». Внутри холодеет.

– Вон он, – говорит опер и показывает рукой на два ведра.

Мы подходим ближе, и каждый ужасается, так как внутри ведер находится порубленный на куски человек. Я вижу руку Льва Соломоновича сквозь туман, затянувший глаза. Теперь я уже не жидкий, а вообще никакой. В голове нет ни эмоций, ни чувств – я быстренько превращаюсь в безликое ничто и опираюсь рукой на Сергея, которому опять становится плохо.

Слово на стене написано кровью, а рядом валяется замерзшая кисточка для покрытия дерева лаком. Этот инструмент можно увидеть в любом дачном сарае. Здесь ее использовали в качестве художественной.

– Геринга убили, скорее всего, в подвале, там же разделали, – рассказывает опер. – А уже потом принесли сюда и написали вот это. Вы, кстати, не предполагаете, что значит «гном»?

Уж я-то не предполагаю, а знаю на все долбаные сто процентов! Но молчу об этом и пытаюсь раствориться в атмосфере, провалиться под землю – сделать хоть что-нибудь полезное, а не смотреть на руку Льва Соломоновича и надпись на стене.

Старый аферист теперь превратился в компактного афериста – вот такой каламбур приходит в голову, когда я стараюсь уйти, но Никифорыч хватает меня за руку. Говорит:

– Подожди меня! – он что-то собирается мне сообщить.

Я ускоряю шаг и отвечаю:

– Давай только не здесь, – и добавляю: я не могу смотреть на это.

Никифорыч продолжает держать меня за руку. Я поскальзываюсь левой ногой и оседаю на правое колено. В снегу что-то лежит, а из моей груди вырывается вздох:

– Ухо, – мне кажется, я сейчас упаду в обморок.

– Что? – не понимает Никифорыч.

А подошедший Сергей все с тем же видом героев фильма Джона Ромеро говорит:

– Да там же ухо лежит!

В маленьком сугробе, сморщившись от холода, действительно спряталось от посторонних глаз ухо обыкновенное. Именно на него я наткнулся, потеряв равновесие. Наконец Никифорыч его замечает и подзывает опера. Тот отмечает место флажком.

– Ладно, пойдемте скорее, – зовет нас с Никифорычем Сергей.

Видно, что ему уже хочется домой в теплую ванну, так как на улице холодно, и мы все продрогли: у меня зуб на зуб не попадает то ли от минусовой температуры воздуха, то ли от только что увиденного. Сергей также весь дрожит и неровной поступью двигается к машинам. Да, сегодня мы получили впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Я не могу утверждать, что рад такому повороту событий.

В мире есть много вещей, с которыми людям никогда не хотелось бы сталкиваться: цунами, землетрясение, война – но я в данный момент готов получить это все вместе, лишь бы забыть о мрачном подвале и ухе Льва Соломоновича в снегу.

Никифорыч говорит, что теперь он точно приставит ко мне телохранителя. Что ж, да будет так, думаю я.