Очевидно, в несчастных горожанах имеются и «больные», «драконьи», корни, которые придётся с болью и кровью выкорчёвывать. Понятно, что имеется в виду «десоветизация», то есть уничтожение самой памяти о величии и достижениях советской власти и полном духвно-нравственном подчинении Западу.

Характерно, что Ланцелот, верный себе, использует качественно окрашенное название единицы — «первый».

Это можно считать классическим выражением идеологии российской интеллигенции: «Убейте, наконец, Россию, и отпустите нас на свободу». Под «свободой» понимается некая идеальная эмиграция, но без необходимости учить иностранный язык — например, вступление войск НАТО в Россию.

Мы уже говорили о том, что именно в дальнейшем сыграло роль Жалобной книги для жителей Запада: ею оказались тексты советских диссидентов. Однако возможно и более глубокое понимание вопроса: любой сведущий в оккультизме читатель тут же узнает в эвфемической «жалобной книге» так называемый Астральный Свет, являющийся хранилищем образов всех когда-либо бывших вещей и событий. Разумеется, читатели Шварца в молодости читали Лидбитера, Папюса, и прочую литературу подобного рода, популярную на рубеже веков.

В этом смысле геополитика несёт в себе антикартезианский заряд. Не случайно «французская геополитическая школа» так и не состоялась.

В связи с этим можно сказать, что освоение изначально безжизненных ландшафтов является всего лишь частным случаем: осваиваемое всегда является анэйкуменой. Например, завоевание всегда имплицируется пониманием завоёвываемого места как «пустого» — или нуждающегося в опустошении. Интересно, что библейское «тоху да боху» из Gen. I 2 может быть переведено не только как «безвидно и пусто», но, скорее, как «разрушено и опустошено»: «первичный хаос» и есть предельная анейкумена. Вторичным образом анейкумены (в христианстве) является ад.

Отсюда и любовь к местам «побед над собой» или над другими народами — иногда труднообъяснимая с точки зрения «государственной пользы», но даже в случае совпадения с ней (по вполне понятным причинам сакрализованные таким образом пространства имеют, как правило, важное стратегическое значение), не объяснимые просто ссылкой на «важность места». Геополитическая значимость Косова поля и его «стратегическая ценность как плацдарма» — совершенно разные вещи.

Предельный образ исторической анэйкумены в литературе XX века дан, пожалуй, у Дино Буццати в «Татарской пустыне».

Поэтому далеко не всякий остров является «островом» в геополитическом смысле: не всякий островной народ является «народом мореплавателей». Хаусхофер в связи с этим писал о «континентальном сознании» японцев. Интересно сравнить это, скажем, с кубинской нелюбовью к морю (в частности, рыболовство на Кубе долгое время было малоуважаемым занятием).

Интересно, что французские социологи — прежде всего Бурдье — понимают это ровно обратным образом: географические деления являются проекцией «полей», разворачивающихся социальных пространств.

Здесь мы воленс-ноленс оказываемся на минном поле опасных метафор, которые мы обязаны хотя бы обозначить, если уж не раскрыть. Народ в некотором смысле рожден «своей землей» — и желание овладеть ею является, как ни крути, инцестуозным (что прекрасно понимали даже несентиментальные римляне: в