— Конечно, продолжайте.
— Я не об этих журналах, а о журналах Совещания по судостроению.
— Но ведь они совершенно секретны; я их получал, когда был в Морском техническом комитете как член Совещания, а остальные главные инспектора их не получали.
— Мы имеем их полный комплект, годовая цена 300 рублей.
— Нам сказано вести дело на коммерческом основании — продолжайте подписку.
Прошло пять лет. Зимой 1920–1921 гг. жил у меня И. К. Григорович, ибо у меня были дрова, а у него не было. Как-то рассказываю ему о журналах Совещания по судостроению. Он меня перебивает, вспоминая прошлое:
— Теперь я понимаю, в чем дело. Встречаю как-то — катит по Невскому на великолепном рысаке чиновник из типографии Морского министерства, получающий 900 рублей в год жалованья. Думаю, откуда сие?
По 300 рублей за экземпляр журнала. Наверное, расходилось 250–300 экземпляров; это 75 000 – 90 000 рублей в год — в пять раз больше оклада министра.
В. П. Костенко
В бытность мою и. д. председателя Морского технического комитета я приходил в комитет в 9 часов утра, тогда как присутствие начиналось в 11; таким образом я имел два часа, когда мог свободно заняться делами.
Как-то в марте 1910 г. сижу у себя в кабинете; докладывают:
— Вас желает видеть корабельный инженер Маслов.
— Просите.
Входит Маслов.
— Ваше превосходительство, я живу в одних меблированных комнатах с Костенко. Сегодня ночью пришли жандармы, произвели обыск, забрали разные бумаги и его самого и увезли.
— Скажите, был при этом капитан 1-го ранга Зилоти?
— Нет, не был.
— Если Зилоти не был, то был его помощник лейтенант Славинский?
— Нет, не был.
— Значит от Главного морского штаба никого не было?
— Никого.
— Благодарю вас.
Между тем существовало высочайшее повеление, чтобы при обыске или аресте морского офицера был непременно или старший адъютант Главного морского штаба (в то время Зилоти) или младший адъютант (Славинский); значит, здесь было явное нарушение этого повеления.
Я сейчас же пошел в штаб. Зилоти был на месте.
— Сергей Ильич, известно вам, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко?
— Нет, не известно.
— Может быть, вас дома не было?
— Где бы я ни был, всегда известен телефон.
— Лейтенанту Славинскому тоже ничего не известно. Значит, прямое нарушение высочайшего повеления. Пойдемте к помощнику начальника штаба контр-адмиралу князю Вяземскому.
— Вашему сиятельству известно, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко?
— Нет, не известно.
— Пойдемте к начальнику штаба вице-адмиралу Николаю Матвеевичу Яковлеву.
Яковлева я знал лет с 25, и мы с ним вместе писали руководство к уничтожению девиации.[42]
Пошли к нему князь Вяземский, Зилоти и я.
— Николай Матвеевич, известно вам, что сегодня ночью арестован после обыска корабельный инженер Костенко?
— Нет, не известно.
— Пойдемте к морскому министру, ибо товарищ министра этих дел не касается.
Пришли к министру вчетвером: Яковлев, князь Вяземский, Зилоти и я. Очевидно, что весь штаб был достаточно накален таким нарушением его права.
Министр принял нас немедленно.
— Ваше высокопревосходительство, известно ли вам, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко, производитель работ Морского технического комитета?
— Нет, не известно.
— Главному морскому штабу это тоже не известно. Позвольте доложить вам этот указ Петра I:
«Поручика Языкова за наказание батогами невиновного и ему не подчиненного писаря корабельной команды лишить чина на четыре месяца, вычесть за три месяца его жалование за сиденье кригсрехта [военного суда] и за один месяц в пользу писаря за бесчестие и увечье его. Поручику же Фламингу, который тот бой видя, за своего подчиненного встать не сумел, вменить сие в глупость и выгнать аки шельма из службы».
— Ваше высокопревосходительство, вы имеете случай не уподобляться поручику Фламингу.
— Николай Матвеевич, поезжайте немедленно к Столыпину и выясните это дело.
Поехал Яковлев к Столыпину, но вернулся ни с чем. Столыпин извинился, сказал, что это случайная неосмотрительность, которая больше не повторится, но что Костенко должен быть предан суду судебной палаты с сословными представителями.
Вскоре Воеводский был назначен в Государственный совет, морским министром стал Григорович. Приехал в Петербург отец Костенко, врач Полиевкт Иванович, сговорился с адвокатом Сидамон-Эристовым, который принял на себя защиту его сына.
В конце июля был суд. Председательствовал старший председатель судебной палаты сенатор Крашенинников, я был вызван защитою как свидетель.
На суде выяснилось, что в день ареста Костенко получил от судившегося вместе с ним Михалевича пакет, содержащий революционное воззвание и брошюры. Михалевич просил Костенко сохранить этот пакет, что Костенко и сделал,
Когда дошла очередь до моего показания, я отметил талантливость Костенко, его тщательное наблюдение за переделкой башен «Рюрика». Тогда Крашенинников меня перебил:
— Мы судим Костенко не за то, что он хороший инженер, а за то, что он революционер; что? вы по этому поводу можете сказать? Не выражал ли он вам своих революционных взглядов?
— Я — генерал, председатель Морского технического комитета; Костенко — младший производитель работ; воинская дисциплина не позволяет ни мне, ни ему вести какие-либо неслужебные беседы.
— Значит, вы ничего по делу показать не можете?
— Нет, не могу.
— Можете быть свободны.
Сидамон-Эристов предложил мне несколько вопросов, но к делу не относящихся.
Не дожидаясь ни допроса других свидетелей, ни прений сторон, я ушел в полном убеждении, что Костенко будет оправдан, а Михалевич осужден.
Вечером я узнал, что Костенко приговорен к шести годам каторги, Михалевич — к нескольким месяцам тюрьмы с зачетом предварительного заключения.
На другой же день я написал подробное письмо Григоровичу и просил его спасти Костенко от каторги и дать ему возможность работать для флота.
