выдавался корпусом над водой, закрытый стеклом, и должен был ногами работать. А ходу эта история должна была давать, может быть, один узел… Была эта лодка построена и отправлена для испытаний в Черное море.

Министром был уже Бирилев. Надлежало произвести испытания. Командир корабля, которому это было поручено, должен был проследить, чтобы Глас по условию прошел до Балаклавы и вернулся обратно в течение 3 часов. Командир говорит:

— Эта посудина только от корабля отойдет — потонет, я таких испытаний допустить не могу.

Доложили Бирилеву. Бирилев тоже говорит:

— Черт знает что, куда это годится. Никаких испытаний не делать. Сказать, чтобы Глас уезжал.

А по контракту следовало, что если первая лодка будет неудачной, русское правительство должно построить вторую лодку и вторую лодку испытать. Если и она будет неудачной, тогда договор сам собой исчерпывается.

В контракте было дальше упомянуто, что если выйдут какие-нибудь недоразумения, то разбираться дело будет в австрийском суде, в Австрии.

Проходит порядочное время после приказа Бирилева прекратить испытания. Россия заем делает, который за границей размещается.

Я тогда заведовал Опытовым бассейном. Получаю повестку — министр требует меня к себе.

Оказывается, посол наш из Австрии телеграфирует, что на всю сумму, вырученную по займу, около полутора миллионов рублей, наложен арест по протесту инженера Гласа. Дескать, по контракту должны были построить две лодки, построили одну, второй не построили, а Глас на этом деле потерпел ущерб, потому что он мог взорвать броненосец и получить 200 000 рублей. Он требует свое вознаграждение, и австрийский суд должен будет это дело решать. Министр говорит:

— Вы мне это дело разберите. Я вызывал и генералов и адмиралов, они чепуху говорят, вы мне это дело выясните.

— Нужна комиссия.

— Кого вы хотите в комиссию?

Я говорю: вот таких-то…

Сроку было примерно 12 дней до того, как австрийский суд начнет это дело разбирать. Получили мы в копиях все документы, а между ними такие клочки бумажки, на которых написано: «Адмиралу Вирениусу; прошу уплатить столько-то тысяч, скажем 8000, в уплату Балтийскому заводу за такие-то работы». Резолюция адмирала: «Уплатить». Другой раз 6 тысяч просит. Резолюция: «Отпустить».

Бирилеву показываю: смотрите, как и что. Бирилев выразился (он всегда выражался очень энергично), а я ему дальше объясняю, что уплата этих тысяч показывает, что между договорившимися сторонами существовало полное согласие и взаимное доверие, а коли так, то по австрийским законам гражданское дело между ними должно разбираться по словесным свидетельским показаниям, без документов. И вот они требуют, чтобы явились в суд генерал-адмирал Алексей Александрович, управляющий министерством Авелан, Вирениус и дали бы свидетельские показания… Дело дрянь…

Бирилев сказал:

— Денег я ему платить не хочу. Надо будет с ним как-нибудь мириться.

Счастье наше, что Глас был фанатиком своей идеи, полусумасшедшим, а не то, что мошенником. Но за ним стояли мошенники и адвокаты, которые, вероятно, в скорости сюда и приедут. А тут еще праздник приближается — 17 октября. Надо ему немедленно всучить деньги и получить наш контракт обратно.

— Сколько вы, Алексей Алексеевич, разрешите израсходовать? — спрашиваю я.

— Возьмите, говорит, двадцать пять тысяч…

Встретился я с Гласом и говорю ему:

— Вот что, лодку вашу мы осуществили, построили по вашему чертежику; чем нам судиться, мы вам дадим эту лодку, довезем ее до австрийской станции, заплатим пошлину, и вы тогда можете другим государствам показывать готовую лодку, а не только чертежик, как у нас.

— Отлично, — говорит, — я согласен.

— Сколько вам дать еще деньгами, за беспокойство?

— Дайте, — говорит, — три тысячи. Но я хочу, чтобы меня принял адмирал Бирилев и засвидетельствовал, что я действовал во всем добросовестно.

Звоню по телефону адмиралу; прошу принять Гласа немедленно.

Это было 16 октября.

Принял Бирилев этого Гласа, сказал ему речь на английском языке. Затем я тотчас вынул деньги — три тысячи, всучил ему, от него контракт получил, и дело было кончено.

Эти строки я пишу 12 сентября 1941 г. в Казани, и мне напомнили, что в этот день был праздник «святого, благоверного, великого князя Александра Невского», который особенно почитался петербуржцами, устраивавшими целое гуляние на кладбище Александро-Невской лавры. Я невольно припомнил один из этих дней уже в царствование Николая II.

Накануне объявлялось во всех газетах на казенно-канцелярском языке: «Государь император высочайше повелеть соизволил: в высокоторжественный день храмового праздника Александро-Невской лавры имеет быть отслужено молебствие с водосвятием и возглашением многолетия царствующему дому. На молебствии присутствовать обоего пола особам, ко двору приезд имеющим, гвардии, армии и флота генералам и адмиралам и, по назначению их ближайших начальников, штаб- и обер-офицерам».

Я был тогда обер-офицером и вместе с капитаном 1-го ранга Н. Н. Азарьевым получил назначение присутствовать на молебствии. Съехались мы вместе в лавре и встретили старшего адъютанта Главного морского штаба капитана 1-го ранга Хвостова, известного всему флоту под прозвищем Ванечка Хвостов. С Азарьевым он был одного выпуска, меня он знал по делам эмеритальной кассы.

— Вы здешние порядки знаете?

— Будем делать то же, что другие.

— Вижу, что ничего не знаете. Вы меня держитесь и ни шагу не отступайте. В келье отца казначея были?

— Нет, не были.

— Пойдемте, я вас проведу, пока в церкви обедню да молебен служат, мы перед завтраком у митрополита закладочку сделаем.

Келья отца казначея оказалась целой квартирой в несколько комнат с залом, в котором стоял громадный стол, ломившийся от вин и закусок. По примеру Хвостова, подошли «под благословение», отец казначей предложил «червячка заморить чем бог послал».

Зазвонили колокола, значит, обедня скоро кончится и начнется молебен. Поблагодарили отца казначея, вышли к дорожке, ведущей из церкви в «покой» митрополита, которым был Палладий. Хвостов сам стал и нас поставил близ входа в покои.

— Процессия пойдет: сперва певчие, потом диакона, потом попы и иеромонахи, потом митрополит, за ним великие князья, министры, «обоего пола особы», генерал-адъютанты; я за ними нырну, вы за мной, тогда попадем в первый зал, где будут великие князья и сам митрополит. Рыбный стол — какого нигде не видывали, вина — первый сорт, шампанское — настоящее Редерер; ну, во втором зале хорошо, но попроще, а в третьем — рыба хороша, а шипучее донское, не зевайте.

В это время подходит какой-то чиновник, черный мундир обшит серебряным галуном, брюки с серебряным лампасом, треуголка с серебряным шитьем — ни дать, ни взять обер-факельщик на похоронах по первому разряду. Хвостов к нему:

— Здравия желаю, ваше превосходительство, как ваше здоровье, как здоровье ее превосходительства? Ваше превосходительство, вы здесь все знаете и все вам доступно, покажите нам, где у монахов «девочки» живут, говорят, прелесть какие красотки, целый гарем.

Все это громко, так, что не только нам, но и всем достаточно близко стоящим было слышно. Чиновник