Среди самых рьяных проповедниц находилась Таиса, монахиня из подземных сирийских пещер, прежняя Ольга. На самой большой площади города воздвигли такой высокий престол, что его видно было со всех сторон. На ступенях его стояла молодая проповедница, и ее красноречивое убедительное слово привлекало много слушателей. Вначале мужчин притягивала редкая красота молодой девушки; но помимо этого от ее мелодичного голоса, ясного и невинного взгляда, от самой красоты ее веяло такой могучей, светлой чистотой, что она покоряла даже развращенных, пробуждала в них новые чувства и заглушала животные инстинкты. Но Ольга обращалась главным образом к женщинам, говорила им об их исконном назначении как жен и матерей, о великом долге и страшной ответственности, которую Бог возложил на женщину. На этом тяжелом, но великом поприще женщина пала; преступление ее сильно отозвалось на приближающихся катаклизмах, и женщина несет много вины в преждевременной гибели планеты. Женщина должна была быть добрым гением семейного очага, хранительницей Божественного престола; мать воспитывает ребенка, внедряя в него спасительную на жизненном пути веру в Бога и обучая обязанностям относительно людей и родины. В ту минуту, когда мать пренебрегла предназначением быть матерью, чтобы сделаться наложницей или даже пошла с неслыханным цинизмом против природы, отрицая материнство, она подписала приговор человечеству; и все поглотил нравственный и физический упадок. Дети восставали против родителей, родители возненавидели детей, брат шел на брата, вражда стала на место любви. И как женщина оттолкнула колыбель, так она опрокинула и домашний престол и пренебрегла таинством брака, который всегда отличал ее от наложницы. И супруги стали только любовниками, а жена и мать – вакханкой, жрицей сладострастия. О! Страшно было преступление женщины, которая вместо того, чтобы своим влиянием возвышать и облагораживать мужчину, развратила его и обратила в животное.

Нередко рисовала Ольга и трогательные картины прошлого, когда под сенью Креста процветала семья, росли народные гении и герои. Она вспоминала отдаленные времена, когда законы Божий налагали узду на страсти человеческие, когда справлялись умилительные праздники, как Рождество и Пасха, объединявшие людей в молитве и пробуждавшие в сердцах чувства милосердия, кротости и братской любви. Сравнение выходило не в пользу настоящего времени, когда миром правят преступление, насилие и распутство, когда низложенные законы никого уже более не охраняют, и каждый в зависимости от сильнейшего…

Речи эти производили глубокое впечатление. Многие мужчины и женщины начинали краснеть за свою постыдную наготу, облачались в белые одежды с красным крестом на груди, приходили молиться перед престолом и умоляли миссионеров обратить их к Богу. Странно было видеть, как после горячей молитвы и окропления освященной водой люди эти совершенно преображались; что-то доброе и смиренное будто исходило от них, а в просветленных глазах уже не горел огонь вражды, жадности и животных вожделений. Нередко также в сердце слушателей поднималось глухое раздражение, выражавшееся в громких разговорах и криках: «Долой Люцифера! Долой антихриста Шелома Иезодота!» И раздраженная толпа все чаще с угрозами собиралась перед дворцом Шелома и слышались вопли: «Верни нам былую нашу веру, праведного и милосердного Бога, Который повелевал любить друг друга и прощать обиды, платить добром за зло! Верни нам семейные радости и законы наших предков!»

Такая же горячая деятельность кипела в Москве первопрестольной, бывшей некогда «сердцем» Святой Руси. Дахир работал с присущим ему ясным спокойствием; Нарайяна же разрывался, по своей кипучей увлекающейся натуре. Дахир проповедовал, исцелял, очищал, и очень скоро его окружил таинственный ореол, внушавший смесь почтения, благодарности и суеверного страха. Нарайяна был повсюду; под его руководством покидали свои тайные убежища служители упраздненной церкви и вместе с оставшимися верующими занимали самые важные места. Число их было ограничено, зато велика вера. Спокойные и бесстрашные, завладевали они заброшенными храмами, обращенными в музеи или оскверненные сатанистами, и очищали их. Воздвигнуты были алтари и престолы и водружены кресты, вновь зажжены свечи и лампады, а под безмолвными давно сводами опять раздалось священнопение, и курились облака ладана. Нарайяна проповедовал на площадях, а его горячее слово и удивительное обаяние личности привлекало к нему толпу; потрясенные, покоренные им и убежденные люди шли за ним в церковь, и в душе их пробуждался отклик прошлого. Под древними сводами храмов запечатлелись веками возносившиеся молитвенные излияния, и как эолова арфа ждет только дуновения ветерка, чтобы зазвучать, так заговорила вновь помраченная душа несчастного народа, столь сильного некогда верою, у которого отняли его земные и духовные блага, вплоть до понятия о Боге, систематически развращая его безнравственной, грязной литературой. Места проповедей и церкви были переполнены; как мы уже сказали, атавизм пробуждал прошлое, могучей волной смывая безбожие и кощунство и вселяя в душу новую надежду. С верой, любовью и умилением взирали на изображение Христа, Пресвятой Девы, святых покровителей, которым поклонялись и почитали целые века, и великие стояльцы за святую Русь не остались глухи к испуганному зову их народа, к его глубокому и искреннему раскаянию. Когда из трепещущих и уязвленных сердец неслась мольба: «Господи, помилуй и не оставь нас, окаянных!» – из пространства появлялись потоки огня и света, озаряя распростертую толпу и смывая грязь, нанесенную преступлением и несчастием.

Как и прежде, во время первой миссии, пока еще не разразился гнев Божий, Дахир находил помощь и поддержку в своей верной подруге Эдите. Теперь ею руководила уже не одна любовь, но также и знание, приобретенное упорным трудом и горячим желанием возвыситься до великого мага, данного ей судьбою в мужья. Она поселилась с дочерью в Москве и взяла на себя наблюдение за очищением и религиозным воспитанием женщин, которые, вернувшись к Богу, должны были приготовиться к испытанию мученичества. Вновь обращенные не знали, конечно, что такое доблестно выдержанное страшное испытание даст возможность покинуть осужденную на смерть планету; а потому тех, которых Эдита не считала способными на столь высокий подвиг, она убеждала ни за что не прикасаться к эликсиру жизни, щедрой рукой раздаваемому Шеломом, так как это только увеличило бы их страдания в великий последний час. Особенно привязалась она к Исхэт. Это молодое существо, развращенное с колыбели и чудом вырванное из ада, внушало ей глубокую привязанность. С терпением и любовью руководила она ею и учила, восхищаясь той быстротой, с какой Исхэт, обращенная в Марию, стряхивала с себя все оставшееся в ней нечистое и распускалась, как цветок, взятый из темного подвала и поставленный на солнце. Нетрудно было догадаться, что в основе этой метаморфозы таилась глубокая любовь к Супрамати; но так как это чисто земное чувство могло только усугубить испытание молодой женщины, то Эдита старалась облагородить ее, внушить ей, что всякое плотское чувство отделит ее от мага непроходимой пропастью, и что только добродетелью, исполнением своего долга и полезной, чистой жизнью может она доказать Супрамати свою любовь и признательность. И усилия ее не были напрасны. По мере того как Мария стала понимать себя и любимого человека, земная страсть переходила в почтительное, робкое обожание, в горячее желание заслужить одобрение высшего существа, вырвавшего ее из пропасти.

Случаи обращения участились. Со все возраставшей силой оживала в сердцах людей могучая и восторженная вера прежних времен; они бросали работу и дела, уходили из увеселительных мест ради церкви. Подобное положение вещей вызвало большое волнение; во всех слоях общества только и говорили что о конце света, жадно ища на Небе и на земле предзнаменования страшной катастрофы, но не находили ничего; солнечные лучи заливали мир, все чудесно цвело и росло, и среди взволнованного общества стали слышаться раздраженные голоса, требовавшие изгнания «полоумных», неизвестно откуда появившихся и смущавших людей, пытавшихся восстановить прежний «обскурантизм» и глупые старые предрассудки; другие только смеялись, говоря, что когда царит свобода личности и мысли, нельзя запрещать людям быть глупыми, если им это приятно. Некоторое волнение, однако, стало проявляться в обсерваториях, между астрономами. Инструменты указывали, что около земного шара начинала формироваться широкая полоса легкого дыма, которая мало-помалу расширялась, образуя вокруг планеты точно газовую оболочку, невидимую для простого глаза, но препятствовавшую наблюдению звездного неба. Кроме того, стали замечать, что иногда в этом газе появлялись огненные блестки, которые двигались зигзагами, как молния, или свертывались спирально и исчезали в пространстве. Причины этих странных явлений оставались необъяснимыми, но сами явления замалчивались ввиду народного волнения, вызванного предсказаниями миссионеров о конце света.

В Московской обсерватории был один молодой астроном Калитин, уже прославившийся несколькими замечательными открытиями. На него указанные явления произвели особенно сильное впечатление, и под влиянием научного интереса он горячо принялся за усовершенствование одного изобретенного им инструмента, секрет коего еще не обнародован. Когда он применил наконец свой аппарат, соединявший в себе телескоп и микроскоп для исследования атмосферы, то вздрогнул от изумления и первый раз в жизни