— Что вы хотите сказать вашим молчанием? Вы были бы первая женщина, которая находит пятна у этого солнца красоты.

— Нет, граф бесспорно красив, красив, как статуя, слишком красив, быть может, для мужчины, но совсем не симпатичен. Он, должно быть, ветрен, пресыщен и капризен, словом, слишком проникнут сознанием своих преимуществ. Женат ли он?

Элеонора, глядевшая на нее с удивлением, расхохоталась.

— Нет, он не женат. Но мне так смешно сходство ваших мнений друг о друге. Вы находите его антипатичным, а ему вы кажетесь неприятной и мрачной. Так что, конечно, вы с ним никогда не сойдетесь. Впрочем, у Танкреда есть слабость ненавидеть рыжеватых, за что над ним сильно подсмеиваются… Но мне пора ехать; до свидания, милая Нора.

«Он ненавидит мое воспоминание во всех рыжих, — прошептала Лилия с горькой усмешкой. — Впрочем, он не находит меня больше некрасивой до отвращения, это я видела так же точно, как видела его некрасивую душу из-под этой обманчивой маски классической красоты». Она провела рукой по лбу, как бы желая отогнать докучливые мысли; затем взялась за кисть.

Мало-помалу она так углубилась в свою работу и в свои мысли, что вздрогнула, как внезапно пробужденная, когда Нани приподняла портьеру и доложила, что пришел доктор. Лилия тотчас встала.

— Позвольте поблагодарить вас, доктор, за ваш вчерашний визит и за сегодняшний, — сказала она, протягивая ему руку. — Прописанное вам лекарство мне очень помогло. Как видите, я совсем поправилась.

— Я вижу только, что вы так же деятельны, как и энергичны, — отвечал Фолькмар, садясь к столу и с восхищением устремляя взор на прелестное лицо, которое при дневном свете еще более выделялось нежностью и лилейной белизной. — Вы так еще бледны и слабы, а уже на ногах и за работой. Нет, нет, я скажу баронессе, что вам нужен покой на несколько дней.

— Бога ради, доктор, не делайте этого, — перебила его Лилия, краснея. — Я здесь не у себя, а на службе; баронесса имеет право на мой труд, и я всегда чувствую себя хорошо, когда могу исполнить обязанности, взятые мною на себя; тогда как всякая излишняя любезность тягостна мне. Если же, однако, вы пропишите что-нибудь для укрепления нервов, я буду вам очень благодарна. В детстве я страдала малокровием, и это, должно быть, еще отзывается во мне.

— Право! Я бы этого не подумал. Несмотря на прозрачную бледность вашего лица, здоровье ваше мне кажется очень хорошим, исключая нервы, которые надо серьезно лечить.

Она предложил ей несколько вопросов, касающихся ее положения настоящего и прошлого. Затем, рассматривая нарисованные ею на вазе цветы, сказал:

— Да вы настоящая художница! Кому вы предназначаете эту прекрасную работу? Но, может быть, это нескромный вопрос?

— Нисколько. Ваза принадлежит баронессе, и она ее готовит в подарок кому-то. И так как ей самой некогда рисовать, то она просила меня сделать это. Но мало времени, и я должна спешить, чтобы окончить к назначенному сроку.

— Если тот, кто получит этот дорогой подарок, никогда не видал работ баронессы, то может подумать, что это она рисовала, — заметил доктор, невольно смеясь. — Впрочем, у меня есть предложение. К какому времени ваза должна быть готова?

— К 25 сентября.

— Ну, так я угадал. Это подарок Рекенштейну; 25 сентября — день его рождения. Только, пожалуйста, не выдайте меня, — добавил он, заметив неприятное впечатление, произведенное этими словами.

— Конечно, не проговорюсь. Впрочем, не все ли мне равно, кому мадам Зибах назначает эту работу, — ответила Лилия, победив свое волнение.

— Но меня удивляет, — продолжал Фолькмар, — что баронесса хочет заставить думать Танкреда, что она сделала такие поразительные успехи. Граф сам прелестно рисует и большой знаток в этом деле.

Когда доктор ушел, Лилия принялась за кисть, но вдруг, бросив ее на стол, разразилась нервным смехом. «Я рисую подарок Танкреду! Это, право, оригинально. Если бы я могла по крайней мере ввернуть какой-нибудь острый намек в эти картинки». Подумав немного, она поспешно подошла к этажерке и взяла оттуда книгу со сказками в богатом переплете, украшенную множеством гравюр, — воспоминание детства, которое она привезла с собой. — Долго она перелистывала книгу, вдруг насмешливая улыбка озарила ее лицо. «Вот, что мне надо. Калиф, обращенный в аиста, как бы создан для этого случая. Заколдованный калиф вынужден жениться на сове. Я придам ему черты графа; сцены метаморфозы будут очень забавны. Да, я нарисую эту сказку, так как баронесса предоставила мне выбор картинок».

Элеонора была немного недовольна сюжетом медальонов, находя его странным; но затем изменила свое мнение, решив, что Танкред действительно может быть героем волшебной сказки, что восточный костюм дивно идет ему и что все это презабавная шутка.

В первых числах сентября баронесса оставила виллу и поселилась в великолепной квартире, которую она занимала на одной из лучших улиц столицы. Теперь у нее было забот более чем когда-нибудь: она устраивала все для зимнего сезона, бегала по магазинам и делала визиты.

Утром 25 сентября Танкред был у себя в уборной со своим другом доктором. Последний, полулежа на диване, курил сигару, следя глазами за графом, который в щегольском бархатном халате гранатового цвета натирал ароматической пастой свои розовые ногти.

— Что это ты, Евгений, онемел или мечтаешь о своей бесчувственной Лорелее? — спросил Танкред, поворачиваясь к другу.

— Нет, я глядел на тебя и меня забавляли твои мелочные заботы о своей особе. Как можно быть таким женоподобным? Ведь на твоем туалете такое множество флаконов, ящичков, щеточек, паст и духов, как ни у одной из самых кокетливых моих пациенток. Ты и так нравишься женщинам.

— Ах, мне надоело нравиться, но нельзя же, как дикарю, совсем не заниматься собой.

Нервным движением он оттолкнул щетки и все принадлежности туалета и, запустив руки в волосы, растрепал свою прическу.

В эту минуту вошел камердинер и подал на маленьком серебряном подносе раздушенную записку.

— От баронессы Зибах письмо, а подарок, присланный при этом, я поставил в кабинете, — доложил он.

— Пойдем, Евгений, поглядим, какой новой мазней награждает меня Элеонора, — сказал Танкред, пробежав глазами записку. — И к чему такая хорошенькая женщина увлекается манией к искусствам?

В кабинете стояло что-то объемистое. Граф снял атласную бумагу, в которую была завернута вещь, и при первом взгляде на вазу с букетом редких цветов он воскликнул с удивлением:

— С каких пор баронесса сделала такие успехи! Посмотри, Евгений, эти фантастические цветы нарисованы замечательно хорошо.

Доктор, надев пенсне, рассматривал вазу все с большим и большим вниманием. Вдруг он расхохотался и упал на стул в припадке спазматического смеха.

— Что с тобой, Евгений? Что ты находишь смешного в подарке Элеоноры?

Доктор с трудом овладел собой.

— Во-первых, — сказал он, утирая глаза, — как можешь ты быть наивен, чтобы думать, что баронесса сделалась художницей в несколько месяцев. Но погляди, пожалуйста, на картинки в медальонах. Ха, ха, ха! История калифа, обращенного в аиста и обязанного жениться на сове, чтобы получить свободу. И у калифа твое лицо. Ха, ха, ха!

И Фолькмар стал смеяться, как сумасшедший.

Крайне удивленный Танкред наклонился и стал рассматривать картинки, прелестно нарисованные и исполненные юмора. В них были переданы все перипетии этой интересной сказки.

Сначала был изображен калиф с визирем в момент, когда они покупают у разносчика волшебную табакерку. Метаморфоза, вследствие которой у визиря от человеческой фигуры осталась лишь одна голова, а калиф важно выступал на ногах аиста, — была полна комизма. Лицо Танкреда, прелестное под восточным тюрбаном, передавало очень верно его мины: небрежность пресыщенного человека, с какой он относился к покупке, его насмешливость, когда он увидел превращение визиря, и, наконец, самой забавное — выражение ужаса и отвращения, внушенные молодому султану необходимостью жениться на сове.

— Что значит эта глупая шутка? Что за идея была у Элеоноры нарисовать такой вздор? — воскликнул