воздух и нарушили флюидическое равновесие.

Подобно тому как враг легко врывается в незащищенную крепость, так и в оскверненную уже и неустойчивую атмосферу планеты вторглись тучи чудовищных и губительных существ, жаждущих насытиться жизненным флюидом массы умирающих и разлагающимися трупами.

В каждую минуту разъяренные хаотические стихии, движимые элементалами, могли уничтожить последнюю сдерживавшую их преграду и произвести страшные катастрофы.

Тщетно проповедовал Супрамати возврат к добропорядочной жизни, объяснял механизм нарушаемых людьми флюидических законов и предсказывал неизбежные последствия этого – грозные бедствия. Число веривших ему было ограничено, и только поучения в его эзотерической школе давали хорошие результаты. Там образовалось значительное число деятельных, энергичных и убежденных адептов, и Супрамати им поручил обходить страну, изучать население и спасать тех, кого можно убедить, указывая им надежные убежища на случай бедствий.

У Дахира и Эдиты дело шло успешнее, так как бедные и несчастные оказались восприимчивее к раскаянию и Богопознанию, нежели богатые и сильные, которые, зарывшись в золото и упоенные гордостью, считали себя превыше всякого закона и веры.

Однажды, к великому отчаянию поклонников учителя и целителя, он и жена вдруг исчезли; зато в Царьград, во дворец принца Дахира прибыли молодые хозяева с ребенком, родившимся во

время их продолжительного путешествия. Это неожиданное возвращение заняло общество в продолжение нескольких дней; но вообще интерес, возбужденный некогда появлением индусских богачей, значительно остыл, и любители празднеств и оргий ненавидели их, особенно Супрамати, которого за спиной, а иногда и вслух называли «шарлатаном», «бедопроповедником» или агентом, подосланным болванами, веровавшими в Бога, чтобы запугать людей.

Однако события, оправдавшие неудобного пророка, наступили скорее, нежели думали. На планете заревел разрушительный ураган, не успевали оправиться от одного наводнения, как начиналось новое. Веками молчавшие вулканы проявили вновь свою зловещую деятельность, от землетрясений разверзлась земля, и не одна «Мессина» гибла от огня, воды и града, погребая под своими обломками сотни тысяч надменных богохульников, восставших против своего Создателя, считавших себя исполинами и катавшихся теперь в предсмертной агонии беспомощнее ничтожного насекомого.

И вдруг, под железным бичом разъяренных стихий, ожила вера; потеряв всякую надежду на могущество науки людской, стали просить пощады и взывать к Богу.

Точно по волшебству, появились снова священные символы, статуи и иконы почитавшихся раньше и забытых святых; несметные процессии босиком, со свечами и пением гимнов ходили по городам и деревням или, стоя на коленях, молились ночами в какой-нибудь заброшенной церкви.

И из уст в уста передавались рассказы, что Небо смилостивилось, что Бог сжалился и во многих местах молитвы имели такую силу, что над толпою являлись светлые, окруженные широким светом фигуры, которым чудесным образом повиновались стихии: потоки лавы отступали перед ними и бурные воды возвращались в свое русло, так что многие города были спасены.

Но недаром веками отучали людей от всякого нравственного и смягчающего закона; вся жестокость толпы проснулась под страхом неминуемой гибели и обратилась против тех, которых она считала виновниками гнева Божия.

Прежде всего бешеному разрушению подверглись сатанинские капища; затем очередь дошла и до самих люцифериан, из которых хватали всех, кто попадался под руку и, воображая, что принесение в жертву нечестивых преступников умилостивит разгневанное Божество, толпа возводила костры и сжигала их живыми. Жестокое бешенство разъяренной толпы не имело границ; всюду пылали аутодафе и тошнотворный запах горелого мяса заражал воздух.

Наконец очередь бедствий дошла до Царьграда. Поутру солнце вовсе не показалось, небо было хмурое и почти совершенно стемнело, воздух был тяжел и удушлив, а после двух томительных страшных дней хлынул дождь, все усиливающийся, и вскоре это уже был не дождь, а потоки воды, словно предсказанный потоп. В несколько часов улицы столицы обратились в реки, пенистые волны с ревом несли трупы и обломки, свирепый, дувший с моря ветер вздымал водяные горы и гнал их на несчастный город.

Супрамати и Дахир с Ольгой, Эдитой, детьми и слугами удалились в высокую башню, построенную по приказанию Супрамати. Впрочем, стихии, по-видимому, щадили жилище мага; пострадали одни сады и затоплены были нижние этажи. А с высоты башни видна была ужасная картина разрушения и бушевавших стихий; буря же все усиливалась и наводнению, казалось, не будет конца.

На Ольгу эти страшные дни произвели губительное действие; слабость ее очень усилилась еще за последнее время перед катастрофой, а теперь нервное возбуждение и вид раздирающих душу сцен, разыгрывавшихся на улицах, вызывали у нее продолжительные обмороки и полный упадок сил.

В ночь, когда буря особенно свирепствовала и раскаты грома заглушали иногда даже вой ветра и шум волн, Ольга не могла уснуть; вдруг она встала и схватила руку мужа, сидевшего у ее постели.

– Супрамати, у меня большая просьба к тебе, – проговорила она умоляющим голосом.

– Заранее исполню всякую, бедная моя крошка. Ты желала бы уехать отсюда, не так ли?

– Да, – ответила она с блестящими глазами. – Я чувствую, что конец мой близок и хотела бы умереть там, где царит мир; я хотела бы умереть в твоем гималайском дворце, куда ты возил

меня однажды в начале нашего союза и где ты показывал мне такие чудные вещи. Я хотела бы еще раз видеть эти прелестные объятые тишиной залы, сады с тихо журчащими фонтанами и душистыми цветниками, и большой двор с гуляющим на нем белым слоном Орионом. Мне хочется быть подальше от этого страшного хаоса, видеть перед собой прекрасную, спокойную природу и тебя около меня так, чтобы твой голос не заглушал рев бушующих стихий. Страшно умирать здесь, среди этого свиста, грома, всего ужаса смерти и разрушения…

Со слезами на глазах Супрамати склонился над нею и поцеловал ее.

– Желание будет исполнено, и сейчас; подожди минуту.

Он вышел и скоро вернулся с чашей, наполненной красной теплой жидкостью, которую Ольга с жадностью выпила и ощутила несказанное благосостояние, а через несколько минут уснула.

Открыв глаза, она одну минуту думала, что видит сон, или что совершился уже страшный переход в иной мир. Не слышно было шума бури, не видно неба, испещренного молниями, мятежные волны не били в башенные стены и не слышно было отчаянных криков.

Она лежала на красной шелковой кушетке в круглой зале с колоннами из яшмы и ляпис-лазури; через широкую арку был выход на открытую террасу, а далее виднелась густая тень огромного сада. Там во всем великолепии и роскоши собрана была тропическая растительность, лишь тихое журчание фонтана или же по временам серебристый смех ребенка нарушали безмолвие.

На террасе, на ковре, сын Ольги и дочка Дахира играли с большой собакой Супрамати под надзором сестер; а в нескольких шагах от них стоял Орион, белый слон, и своими умными добрыми глазами следил за детьми.

Это была картина покоя, красоты и счастия, которой Ольга любовалась с восторгом, но вдруг сердце ее сжалось при мысли, что придется покинуть все это и вступить в неведомый мир.

Впрочем, ей не пришлось долго предаваться этим грустным мыслям. Супрамати, Дахир и Эдита вошли в залу, сели около нее и начали оживленную беседу.

Несколько дней провела Ольга в дивном спокойствии, и не будь чрезвычайной слабости, она чувствовала бы себя хорошо.

Но однажды после обеда ее охватило сильное беспокойство, закончившееся глубоким обмороком, и взволнованный Супрамати унес ее в спальню.

Когда Ольга открыла глаза, то увидела, что была одна, чувствовала она ужасную слабость и глаза ее тоскливо блуждали по комнате. Где же Супрамати? Но в ту же минуту портьера поднялась и вошел муж. Он был в индусском наряде и на груди его тысячью огней сверкал нагрудный знак мага.

Он был бледен, а на прекрасном лице лежало грустно-страдальческое выражение. Он сел возле умирающей, боязливо смотревшей на него, и видя, что она пробует привстать, поднял ее и исцеловал. Ольга прижалась головою к его груди и замерла.