Она остановилась, вспомнив присутствие слуг.

— Выйдите! — зарычал Курт в бешенстве, видя, что плутня его открыта, и не зная, как вывернуться.

Все вышли, кроме отца Луки.

— Как я глупа, что все еще верю тебе! А ты, притворщик, смеешь еще обвинять меня в жестокосердии? Ранил тебя жених несчастной Гертруды.

— Позволь мне сказать тебе, Розалинда, — сказал Курт с достоинством и кротко, — что непорядочно искать повода к оклеветанию своего мужа. Очевидность против меня, но лишь твое недоверие виною тому, что я не мог давно все сказать тебе. Выслушай серьезные причины, по которым я действовал так. Я чувствую себя виноватым перед Гертрудой; духовник мой может подтвердить, как я в этом раскаиваюсь.

Отец Лука молча склонил голову.

— Так вот, когда жених этой молодой девушки ранил меня, я не хотел пользоваться своим правом повесить негодяя, посягавшего на мою жизнь; чтобы потушить дело, я взял все на себя и, таким образом, спас жизнь моего убийцы. Впрочем, — он горделиво выпрямился, — я слишком христианин, чтобы покушаться на самоубийство; однако, собираясь умереть, имел я право увидать жену?

Розалинда с изумлением слушала это искусное объяснение.

— Правда ли это? По этим ли побуждениям ты солгал? — спросила она, недоверчиво смотря на него.

— А какие другие причины могли быть у меня? Я хотел своими страданиями искупить зло, причиненное Гертруде.

Он подошел к Розалинде и прижал ее руки к своим губам.

— Неужели так оскорбительна моя непоколебимая любовь к тебе? Я никогда не забываю, что ты — дорогое наследие моего обожаемого отца, и желание загладить свой грех — единственное преступление в этом деле.

Розалинда, которая не могла допустить такой бездны лжи, охотно примирилась, и обед, так бурно начавшийся, окончился миролюбиво.

После обеда Курт призвал любимого слугу, некоего Туиско, — чудовище лицемерия и злости — и отдал приказание немедленно послать вооруженных людей схватить угольщика-убийцу, а Гертруду перевести в тюрьму одного отдаленного поместья, повесив предварительно жениха на ее глазах.

Все было исполнено по его приказу, и в продолжение нескольких недель он так искусно занимал Розалинду, что она не могла исполнить данное обещание и помочь укрыться беднякам. Наконец, однажды, когда он был у герцога, она узнала ужасную истину и горько упрекала себя в том, что выдала тайну несчастных, не обеспечив предварительно их безопасность.

В гневе и отчаянии Розалинда удалилась в молельню. Мысль, что она связана с этим гадким человеком, чуть не сводила ее с ума. Розалинда была моей ученицей; я проводил с нею целые часы в разговорах о сверхъестественном, о жизни души, о религии; она знала многое, неизвестное женщинам ее времени, и ее развитой ум был еще чувствительнее к недостаткам и оскорблениям мужа. Во время этой, переживаемой ею нравственной пытки, я увидел, как к ней подбирается злой дух; но, при всем желании у меня не было силы отогнать его, так как сам я был обессилен своими бурными, тяжелыми чувствами.

«Отделайся от него, — внушал ей роковой дух. — Человек этот — ядовитая гадина, которая причиняет каждому зло. Когда ты будешь свободна, сколько добра можешь сделать! Мало ли у тебя доказательств, что он не любит тебя? Если ты не убьешь его, то он убьет тебя; если не железом или ядом, то хоть булавочными уколами. Взгляни на себя: ты побледнела, глаза твои ввалились, уста более не улыбаются, а в тебе ежеминутно кипит негодование».

Таковы были слова злого духа, и такие же мысли забродили в возбужденной головке молодой женщины.

«С тех пор как я связана с ним, — думала она, — я не знаю покоя, всегда в тревоге, в зависимости от его взбалмошного характера. Детей у меня нет; пройдет еще несколько лет, и, если красота моя увянет, этот презренный не задумается бессовестным образом прогнать меня».

При последней мысли холодный пот выступил на лбу Розалинды.

— Пусть он умрет! — прошептали ее синие губы. — Я совершу это отвратительное преступление, но тем спасу немало невинных.

Курт должен был вернуться после полудня. Лихорадочно волнуясь, она приказала накрыть вечерний стол в своей комнате; переоделась в белый шерстяной капот, дрожащими руками открыла ящик, купленный у итальянского гостившего в замке алхимика, и достала из него флакон с зеленоватой жидкостью. Этот яд, как ей сказали, без страданий и следов, отправит человека на тот свет.

С сильно бьющимся сердцем остановилась она у открытого окна, где голуби клевали хлебные крошки; ей хотелось убить одно из этих невинных созданий.

Она отошла от окна, потому что начали накрывать к ужину, и наблюдала за приготовлениями, будто перед ней ставили виселицу, переживая при этом все предшествующие преступлению мучения. Затем она отпустила слуг и, убедившись, что никто ее не видит, вылила содержимое флакона в золотой кубок, приготовленный графу; чаша была так глубока, что на дне ничего не было видно. В изнеможении Розалинда опустилась на стул, как будто преступление уже было совершено.

«Оставь его, он будет наказан кем-нибудь другим, — напрасно внушал я ей. — Подумай, ты хочешь убить сына Лотаря!»

«Нет! — отвечало мне негодующее и оскорбленное самолюбие. — Я не могу более переносить такую жизнь и должна уничтожить этого человека, пагубного для меня и для других».

Шум опускавшегося подъемного моста привлек ее к окну. Стараясь быть спокойной, она приняла равнодушный вид и принялась бросать корм птицам.

Вскоре во дворе появился Курт, верхом, с соколом на руке и в сопровождении оруженосцев. Пока он поднимался на лестницу, Розалинда думала, что сердце ее разорвется.

— А! Ты здесь велела подать ужин? — сказал он, входя, недовольный и усталый. Небрежно кивнув жене головой, он бросился на стул и зевнул, вытягивая длинные ноги.

Лихорадочное волнение охватило меня. Розалинда готовилась осквернить себя ужасным преступлением. Горячая молитва вырвалась из моего истерзанного сердца к моему руководителю, который тотчас явился на мой призыв, светлый и спокойный. Он знал все, и его голубоватый золотистый флюид коснулся сердца молодой женщины, чего не могла сделать моя взволнованная, отяжелевшая мысль. В эту минуту Курт наполнил вином свою чашу и поднес к губам.

«Нехорошо совершать преступление, — внушал дух-руководитель. — Евангелие учит, что пролитая кровь падает на пролившего ее…»

«Нет! Я не могу этого сделать», — подумала Розалинда.

Под влиянием ужаса, волновавшего ее душу, она бросилась к мужу и, ударив по руке его, выбила чашу, из которой при падении вылилась бывшая в ней жидкость.

С меня точно свалилась огромная тяжесть; мой покровитель исчез, оказав мне эту важную услугу.

Пораженный Курт недоумевающе смотрел то на опрокинутую чашу, то на Розалинду, стоявшую перед ним — белую, как ее платье. Изменившееся лицо жены открыло ему часть истины. Бледный, с дрожащими губами, он нагнулся к ней и схватил ее руку.

— Почему ты опрокинула мою чашу, Розалинда? — спросил он, пристально всматриваясь в бледное и прекрасное лицо ее.

— Потому, что ты не стоишь, чтобы я марала свои руки и душу, убивая тебя, — еле внятно ответила она.

Курт вскочил на ноги и пробормотал неуверенно:

— Ты хотела отравить меня? Невозможно! И за что? — прибавил он спокойно.

В тщеславии своем, он не представлял себе, что можно серьезно посягнуть на его обольстительную особу и не понимал, что мог довести до отчаяния женщину, обратить любовь ее в скрытую ненависть и толкнуть на преступление.

— Да, я хотела тебя отравить, — сказала Розалинда, выпрямляясь и сверкая глазами. — Я хотела