убийство, совершенное мною, сыном, над ним. Я хочу победить внушаемое им мне отвращение, а не наслаждаться его пыткой. Дайте и ему то благосостояние, которое он мне дал своей молитвой!

По мере того как эти мысли, подкрепленные усилием всей моей воли, проходили в моей голове, я чувствовал, как меня пронзала сильная теплота; подземелье и все, что в нем было, побледнело и отодвинулось; исчезла также и фигура моего врага, пропавшего неизвестно куда. Струившийся сверху свет перенес меня в иную атмосферу, более легкую и приятную, в сравнении с только что покинутой мною.

Я очутился точно в сероватом облачном море, которое бесконечно тянулось во все стороны. Сначала я был в восторге от этой перемены и без цели двигался вперед, не желая ни подниматься, ни опускаться. Но под конец меня охватило тоскливое чувство; в этом облачном океане я был один, без назначения, без будущего, с преследовавшими воспоминаниями о непоправимом прошлом. И мысль моя пугливо обратилась к моему наставнику.

Он появился и сказал:

— Можешь ли ты дать себе отчет, почему ты страдаешь в пространстве, где тебя не преследуют твои жертвы, и ты не принужден проделывать совершенные тобой раньше чудовищные преступления?

Я не знал, что ответить, и молчал.

— Видишь! — сказал дух-покровитель. — На земле ты очень ловко изобретал всякие низости, очень хитро доставлял себе всякие материальные наслаждения; твой ум никогда не изменял тебе, раз дело касалось причинения зла твоим ближним. А здесь, где ты лишен возможности делать зло, где ты относительно даже не страдаешь, ты не умеешь дать себе отчета в отчаянной тоске, которую испытываешь. Ты, такой развитой дух, не можешь ответить мне?

Я понял, как узок был мой ум, но наставник продолжал:

— Ты страдаешь от бездействия, которое ведет к отчаянию. Ты чувствуешь потребность деятельности; но пойми, что дух твой должен очиститься от самых дурных флюидов, прежде чем можно будет употребить его на общеполезную работу. Твой разум, твои знания могли бы послужить с пользою; но кто поставит даже превосходного, но безнравственного работника, среди других, которых его дурные наклонности и необузданные страсти могли бы совратить? Пойми, что деятельность твоя должна быть направлена прежде всего на самого себя; взгляни на свое почерневшее астральное тело, но покрытое многими светлыми нитями, остатками твоих земных отношений. Ты хочешь быть в обществе? Направь тогда свою мысль к старым товарищам и посмотрим, куда поведут тебя эти светлые нити.

Мысль представила мне Бертрама, Розу, Кальмора и других, и вдруг я очутился на ужасном судне, среди его обитателей, еще все пребывавших в смутном состоянии и продолжавших свою страшную духовную жизнь, предаваясь мнимым оргиям, которыми тело не удовлетворялось вовсе и которые возбуждали еще сильнейшие желания.

— Ах! Я не хочу оставаться здесь, — закричал я в испуге, тяжело дыша в тесной и зловонной атмосфере, окружавшей их.

Не покидавший меня дух-руководитель сказал:

— Ты отступаешь от них? Как же хочешь ты доказать искренность твоего раскаяния? Это сборище связано с тобою флюидическими нитями совместных преступлений и взаимного излияния страстей. Только с ними можешь ты занять место среди тружеников пространства; но в таком виде они ничего не могут сделать. Итак, ты должен начать работу с их обращения: должен заставить их придти в себя. Ты можешь и должен это сделать, потому что ты умнее их, в тебе более зародышей добра, разум, твердая воля, и ты первый понял свое положение. Значит, твоя обязанность помочь им, и этим тяжелым трудом ты заслужишь участия в освежающем и научном деле пространства.

Он оставил меня, но я уже убедился в нелепости упорства, которое причиняло только бесполезные страдания, и твердо решил просветить моих товарищей; любое наказание, всякое искупление предпочтительнее этой раздражавшей бездеятельности, которая вызывает воспоминания о невозвратном прошлом.

И потому я прошел к Эйленгофу, у которого, при всех его дурных страстях, был глубокий и просвещенный ум. При помощи светлых искр я обратился к нему с речью, высказывая разумные и убедительные мысли; но, к большому моему удивлению, он даже не слушал меня. Тогда я обернулся к Розе, которая злобно бросила в мою сторону головокружительный, тошнотворный флюид; но все мои убеждения ни к чему не привели. Я переходил от одного к другому, разгорячаясь понемногу, и говорил им все, что подсказывал мне разум, лишь бы растолковать им их состояние, дать понять, что они сами себе вредят и бесполезно причиняют себе невыносимые страдания. Но видя, что все мои усилия напрасны, я впал в бессильную ярость.

«Они получают только то, что заслужили, — подумал я. — Я же все сделал, чтобы облегчить их».

— Бедный дух! — заметил мой руководитель. — Не стыдно ли тебе твоего нетерпения? Что было бы с тобою, если бы мы отнеслись к тебе с такими же чувствами? Как в твоих советах отозвалось то, что твоя прошлая жизнь развивала в тебе лишь инстинкты материального благополучия. Вспомни, что привлекло меня к тебе? Это не были ведь практические соображения или советы, а смирение, молитва и сознание твоей виновности. Только молитвою за этих бедных страждущих духов, можешь ты достичь их духовного слуха и очистить окружающий их флюид.

Я понял его. Меня охватил порыв убеждения и, хотя их отвратительные флюиды мне очень мешали, но я начал искренно молиться за всех.

Молитва моя становилась все горячее; как сноп света возносилась она в пространство, и — странное явление — по мере того, как этот серебристый свет пронизывал мрак, со всех сторон появились белые, прозрачные тени и слились со мною в общей молитве.

Вскоре поток серебристого света разогнал мрак, и слуха моего коснулся голос добрых духов, которые благодарили меня за то, что я дал им возможность приблизиться к тем, кого они любили. Не без удивления я увидел, что у этих преступных пиратов, отвергших Бога и покинувших семейный очаг, нашлись в пространстве преданные друзья, которые, будучи привлечены моей молитвой, с кротким сердцем спешили привести к раскаянию этих бедных страждущих духов. Скоро около каждого появился невидимый покровитель. Все побледнело, и черные тени, поддерживаемые друзьями, поднялись в пространство.

Я остался один, но чувствовал себя счастливым, и мне было легко так, как никогда не бывало на земле. Наболевшую душу мою объяло тихое чувство неведомого раньше спокойствия и тишины.

— Ты хорошо поступил, — сказал мой покровитель. — А теперь следуй за мною. Все воплощенные твоей группы умерли, и вас будут судить. Не дрожи так, дух греховный, ты прошел нравственное чистилище и перечувствовал всю его тяжесть.

Преклонись безропотно перед твоими верховными судьями и судьбой, которую они тебе назначат. Не отрицай ничего, так как тебе известно, что там всякая складка души твоей будет открыта и что, каков бы ни был твой приговор, выполнение его приведет тебя на высшую ступень лестницы совершенства, которую все мы должны пройти. Убедись, как мало имеет значения одна краткая земная жизнь; и тогда испытание и искупление не устрашат тебя.

Таковы были слова моего духа-покровителя. Рядом с ним я пролетел облачные массы и очутился в светлом, вдвойне ослепительном круге, потому что он освещал всю глубину моей несовершенной души и тьму, в которой я блуждал. Я дрожал: я был смел только на земле.

— Тебя будут судить, — подсказывала мне совесть.

— Да, — ответил дух-покровитель.

В эту минуту молния, сопровождаемая громом, потрясшим каждый фибр моего астрального тела, выдвинула меня вперед. Молния гласила:

— Дух Тиберия и Мауффена, явись пред своими судьями…