— Нет, — ответил я после минутного раздумья.

— Так пусть он умрет. Ты даешь мне на старость условленную сумму, а сам будешь свободен, богат, можешь открыто любить красивую даму, которая приезжает к тебе в лес. У тебя будет все, что ты желаешь: пиры, турниры, ученость, любовь; надо только уничтожить препятствия, мешающие вступлению твоему в этот земной рай. Тогда ты будешь хозяином, а я, — он низко поклонился, — я останусь астрологом могущественного графа Гуго фон Мауффена.

В виду такой соблазнительной картины у меня заглохло всякое чувство жалости и угрызений совести, и я спросил только:

— А как его уморить?

Он нагнулся ко мне и прошептал:

— Ядом, которым я тебя снабжу.

— А! Хорошо, но когда?

— На днях, — ответил он, и мы расстались.

Я вернулся к себе взволнованный. Все инстинкты зла, дремавшие во мне, проснулись; достаточно было одного предательского совета, чтобы внушить мне страсть к богатству, эгоизму и жестокости. Точно по мановению волшебного жезла я стал в двадцать один закоренелым преступником.

Я ходил взад и вперед по своей узкой комнате; тысяча мыслей, тысяча проектов мелькали в моем мозгу и рисовали в будущем независимость и богатство; убийство отца уже было забыто посреди этих фантазий.

Наконец солнце скрылось за лесом, пурпуром окрасив горизонт. Я прислонился к окну и отдался тщеславной мысли:

— Скоро ты будешь самостоятелен, Гуго граф фон Мауффен!

Как приятно звучали в моих ушах это имя и титул! Они опьяняли меня, как синонимы власти, независимости и богатства.

Мечты мои прервал старик Христофор приглашением к ужину. По обыкновению, мы собрались вокруг стола со скудным ужином из холодной дичи и кувшина вина. Я ел мало, а когда мы остались вдвоем, отец сказал мне:

— Пойдем, Гуго!

Я понял, что надо сопровождать его в подземелье; я встал, взял факел, и мы в молчании спустились.

Как всегда, он запер за собою все три двери, зажег факелы и открыл сундуки. С минуту отец стоял, скрестив руки и погруженный в созерцание богатств, сверкавших разноцветными огнями, но обычной своей радости не выражал. Вдруг на бледных губах его появилась язвительная усмешка, и он сурово и пристально посмотрел на меня.

— Не правда ли, какое богатство, какую власть, какую независимость дало бы тебе обладание этими сокровищами, Гуго граф фон Мауффен, если бы ты имел другом астролога, подобного Кальмору, и мог жить вечно, чтобы пользоваться этим наслаждением, — сказал он. — Добрый отец может лишь исполнить желание своего сына. Ты слишком умен, Гуго, чтобы жить вне этих стен; ты захотел бы скоро избавиться от меня. Ха, ха, ха! — Он засмеялся леденящим смехом. — Нет, сын мой, ты останешься здесь до конца твоих дней и умрешь посреди этих богатств, когда на то будет воля Божия. Здесь нет ни оружия, ни яда; мы можем жить в полном согласии, и ты будешь моим казначеем.

Он повернулся ко мне спиной и направился к двери. Слова его поразили меня, как громом. А! Он знает все, и я должен гнить в этом подземелье, безоружный и вдали от Кальмора, моего единственного друга.

Мною овладела безумная ярость. Нечего было ждать, а надо сейчас же отделаться от него; правда, я был безоружен, но он забывал сильные руки двадцатилетнего юноши и душу разъяренного тигра.

Но все эти рассуждения не длились и двух секунд. Я накинулся на отца, готовый его задушить; он защищался, и мы, обхватив один другого, покатились на пол. Он зубами впился в мое плечо, когда я, надавив коленом его грудь, старался схватить его за горло. Он отбивался с бешенством отчаяния, как вдруг мне пришла мысль: я прыгнул к самому маленькому сундуку, наполненному наполовину. Опасность во сто раз увеличила мою силу; я потянул сундук и опрокинул его на отца; золото высыпалось на него и раскатилось по всему подвалу; но я, как бешенный, хватал из других сундуков и бросал на него все, что мне попадало под руку, тяжелые блюда, вазы, чаши, золотые и серебряные монеты. Вскоре, из-под этой золотой груды раздалось сдавленное хрипение и возвестило мне, что собственник всех сокровищ, погребенный под ними, кончал свои земные счеты. Я же, как пьяный, все валил и валил золото, не смотря на то, что вздохи и слабые подергивания давно прекратились.

Наконец я в изнеможении остановился; я задыхался, и пот струился по лбу. Шатаясь, прислонился я к стене. Я был свободен, богат и независим.

Вдруг я в отчаянии вскрикнул: как выйти? Я похоронил с ним ключи, а одна мысль увидеть отца приводила меня в трепет. Я опустился на каменный пол; но, падая, прикоснулся к чему-то холодному, взглянул, дрожа, и у меня вырвался радостный крик: то были ключи. Во время борьбы они оторвались от пояса отца и откатились в угол.

Я просиял, вышел из подвала, не оборачиваясь и, когда последняя дверь закрылась за мною, облегченно вздохнул. Препятствие устранено; ни в чем воля отца не помешает моей свободе и моим влечениям.

Я решил скрыть истину, не желая появиться в свете с репутацией отцеубийцы; но как объяснить исчезновение отца? После минутного размышления я побежал в другую часть подземелья, где был глубокий колодец, огороженный небольшой закраиной из гнилых досок; несколькими сильными ударами ноги я опрокинул одну стенку, погасил и бросил факел, потом кинулся наверх, притворяясь ужасно испуганным и крича:

— Скорее, скорее! Помогите! Отец куда-то упал: факел мой погас, и я ничего не вижу.

На мой крик прибежали Христофор и Сибилла. Они взяли факелы, и мы спустились. Придя в указанное место, Христофор зарыдал.

— Боже милосердный! Если рыцарь упал туда, конец ему; это колодец. Да упокоит Господь его душу.

— Да, — проговорил я упавшим голосом. — Это здесь. Он хотел сегодня посетить эту часть подземелья; но подойдя сюда, он прислонился к закраине и осветил факелом колодец. Вероятно, он хотел сказать мне что-нибудь, потому что начал так: «Видишь, Гуго». Тут раздался страшный треск, отец вскрикнул и исчез в глубине. От испуга я выронил факел, он погас, и я побежал за вами.

Христофор приподнял свой факел и осветил внутренность колодца; на дне его свет блеснул маленьким кружком.

— Да, — продолжал старый слуга, рассматривая сломанную закраину, — доски совсем сгнили, и с хозяином кончено. Уж он не появится снова, кроме как в день страшного суда.

При этих словах я закрыл лицо руками и притворился убитым горем; старые слуги утешали меня.

— Ну! Не права ли я была, говоря, что будет несчастье, — ворчала старая Сибилла, покачивая головой. — Когда появляется Иоланда, то всегда не к добру.

— Кто это Иоланда? — спросил я, удивленный, поднимая голову, первый раз слыша это имя.

— Ах! — произнесла Сибилла, испуганно взглядывая на колодец, как будто еще боясь того, кто исчез там. Быстро оживившись, она сказала мне: — Иоланда — прабабка старого графа. Бабушка моя рассказывала, что она погибла непонятным образом; но это длинная история. Желаете ее узнать, молодой господин?

Я всегда любил все таинственное и страшное; часто во сне я видел вещи, не существовавшие в действительности; они были много красивее и совершенно иные, нежели окружавшие меня, а тут еще дело касалось таинственной семейной истории.

— Да, Сибилла, — сказал я, — расскажи мне, что знаешь о прабабке, возвестившей нам о печальном конце отца; только уйдем из этого места.

Мы вошли в столовую, Христофор придвинул мне украшенное гербом кресло отца, бросил охапку дров в камин, а Сибилла, взглянув на Христофора, сказала:

— Помоги мне, пожалуйста, если я забуду какую-нибудь подробность, ты ведь знаешь это наизусть?