грудь.

Он смертельно побледнел, его лицо окаменело от ужаса и удивления. Это был ночной кошмар, нереальный, надуманный. Он застыл как парализованный.

— О Дэвид, дорогой Дэвид, — продолжала она шептать, — какое счастье вновь оказаться рядом с тобой.

Он не мог говорить, кожа вокруг рта внезапно натянулась. Преодолев себя, он просипел:

— Кэти… что… почему ты здесь?

— Потому что теперь ты мне нужен… гораздо больше… — По-прежнему не отстраняясь, она непонимающе подняла голову. — Ты знаешь, что меня прислал дядя Уилли?

— Уилли? — повторил он, как попугай.

— Ты разве не получал моего письма?

— Нет… да… то есть… Я уезжал.

— Тогда ты ничего не знаешь. Дэвид, как это ужасно. «Миссия» разрушена, сожжена дотла. Там произошел страшный бунт вооруженных террористов. Они воюют повсюду, и почти все наши люди мертвы. Дело дяди Уилли, двадцатилетний каторжный труд — все впустую. — По ее щекам текли слезы. — Дядя Уилли отправился в Африку, чтобы убедиться в худшем, если его туда пустят, но он знает, что все кончено. Мне поехать с ним он не позволил. Сердце его разбито. Мне кажется, ему придется отступить. А для меня там теперь ничего нет… У меня есть… только ты, дорогой Дэвид. Я благодарю за это Бога. Если бы не ты, то я, наверное, сошла бы с ума.

Тишина. У него на лице выступила холодная испарина, сердце колотилось хаотично. Он слегка отстранился, прижав руку ко лбу, все еще пытаясь что-то сказать.

— Это… ужасно, Кэти. Огромное потрясение. Если бы я только знал…

Она преданно смотрела на него непонимающим взглядом.

— Но, Дэвид, когда ты не появился в аэропорту, я была уверена, что ты получил мое письмо, где все объяснялось.

— Да, конечно… Просто все так… трудно… Я ведь уезжал. — Он сам едва понимал, что говорит, а она вдруг как-то странно посмотрела на него, тоже занервничала, и на ее усталом худеньком личике проступила тревога.

— Дэвид, что-нибудь случилось?

— Ничего, только… Все это так неудачно… так непредвиденно.

Теперь вся радость, что была в ней, умерла. Она по-настоящему заволновалась, ушла в себя.

— Дэвид, я тебя умоляю.

О боже, подумал он, так не может продолжаться, я обязан, мне придется рассказать ей. Он попытался взять себя в руки.

— Кэти… — Он собрался с силами. — Дорогая Кэти…

И больше не произнес ни слова, не смог бы произнести даже под дулом пистолета. Рот наполнился горькой слюной. Последовала минута мертвой давящей тишины. Он непрестанно думал, что если бы только подождал, то мог бы добиться ее здесь, на собственных условиях. Это была мука. И вот пока он стоял неподвижно, сцепив руки, не в силах посмотреть в ее перепуганные глаза, дверь отворилась — и в комнату вошла Фрида. Она остановилась при виде этой сцены, окинула их понимающим взглядом и, не меняя выражения лица, тихо пошла вперед.

— Кэти, вы здесь, — сказала она и поцеловала девушку в щеку. В то же мгновение она сделала резкий и решительный жест рукой, адресованный Мори, — мол, ступай, предоставь это мне.

Он словно прирос к полу и, казалось, не способен был сделать ни шага, но каким-то образом все-таки покинул комнату на нетвердых ногах. Кэти была очень бледна, но плакать перестала. Изумление и тревога высушили слезы.

— Что случилось с Дэвидом? Он заболел?

— Кажется, ему сейчас слегка нездоровится. Потрясение, видите ли. Но идите сюда, дорогое дитя, мы должны присесть и поговорить. — Решительно обняв Кэти за плечи, она подвела ее к дивану. — Для начала скажите, моя дорогая, как вы сюда добрались?

— Самолетом до Цюриха, поездом до Мелсбурга, затем маленьким пароходом до Шванзее.

— Какое утомительное путешествие. Не хотите ли отдохнуть, перекусить?

— Нет, спасибо. — Девушку слегка знобило, она сцепила зубы, чтобы они не стучали.

— Выпейте хотя бы чашку чая. Его принесут сразу.

— Ничего не нужно, прошу вас. Я хочу лишь узнать о Дэвиде.

— Да, конечно, мы должны все выяснить о Дэвиде, ибо он и есть, как говорится в той замечательной книге, суть дела.[77] И мы должны быть откровенны, ибо даже если это причинит боль, мы должны установить правду. — Она умолкла и взяла Кэти за руку. — Видите ли, дорогое дитя, тот Дэвид, которого вы любите, очень хороший человек, всегда преисполненный хороших намерений, но, увы, не всегда имеющий силы их исполнить, к частому огорчению его самого и остальных. Кажется, так говорится в вашей английской пословице — дорога в ад вымощена благими намерениями? Вы никогда не спрашивали себя, малышка Кэти, что за причина заставила его вернуться в Шотландию и разыскивать вашу семью? Вы думали, он хотел отблагодарить за то добро, что ему оказали в юности. На самом деле все не так. Мне больно об этом рассказывать, и вам больно будет узнать. Он вернулся потому, что в юности этот самый Дэвид был возлюбленным вашей матери, настоящим возлюбленным, если вы меня понимаете, он обещал жениться, а потом жестоко бросил ее ради единственной дочери богатого человека.

— Нет… Нет. — Она тихо охнула, глаза ее расширились от потрясения. — Это невозможно. Вы все придумали.

— Как я могла такое придумать, когда я услышала всю эту историю от самого Дэвида? Да, он из тех мужчин, кто старается избавиться от вины с помощью эмоционального признания. И это ему удается. Причем со слезами, ибо по примеру других великих людей он любит поплакать — совсем как женщина.

— Я не стану… я не стану вас слушать.

— Но вы должны, дорогая Кэти, ради себя самой. Итак, наш Дэвид вернулся в Шотландию из лучших побуждений, чтобы исправить былое зло. А когда оказалось, что вашей матери, к несчастью, больше нет, то вместо нее вы стали объектом его доброго внимания. Вначале все было хорошо, да, прекрасно и достойно, но затем кое-что изменилось, он в порыве благородства захотел сделать для вас даже больше, чем планировал, поэтому — о, эти обаятельные мужчины с вкрадчивыми манерами умеют обращаться с женщинами, — пообещав жениться и отправиться с вами в «Миссию», он стал вашим возлюбленным, история вашей матери повторилась.

— Прекратите! — Кэти в отчаянии закрыла уши. — Я не могу… Я не стану больше слушать. Это так ужасно.

— Конечно, это не очень хороший поступок — соблазнить сначала мать, потом дочь, и все только с самыми лучшими намерениями. Однако я уверяю вас, он не так уж плох по сравнению с другими, а я знаю мужчин, дорогое дитя, некоторые из них гораздо ужаснее, как говорится, чем Дэвид, который всего лишь слаб и эгоистичен и стремится любой ценой избегать неприятностей и трудностей. Нет, погодите. — Кэти запоздало попыталась встать, но Фрида удержала ее за руку. — Неужели вы не понимаете, я говорю ради вашего же блага? Я должна показать вам вашу ошибку. Если бы вы вышли замуж за этого славного Дэвида, он устал бы от вас и через полгода разбил бы вам сердце. Вы с ним совершенно разные, не одного поля ягоды. Вам никогда не удалось бы обратить его к религии или даже заставить вновь заняться врачебной деятельностью. А у него не получилось бы привить вам любовь к его глупому антиквариату или знаменитым картинам, навязанным ему дилерами. Ваш брак превратился бы в сплошную катастрофу.

Кэти сидела совершенно неподвижно с застывшим выражением лица, и в этой неподвижности было что-то наводящее ужас. Она почувствовала себя униженной и нечистой, больной, как в лихорадке, лишенной всего, что было ей дорого. Ей хотелось убраться оттуда поскорее, но не было сил, остались лишь слабость и презрение к самой себе.

— Ну разве это не очевидно? Жена, которая нужна этому Дэвиду, — не милая нежная девушка вроде вас, а женщина, достаточно сильная, чтобы руководить им, та, которая заставит его подчиняться и всегда, всегда делать то, что нужно.

Глаза Кэти превратились в два больших черных омута на маленьком беленьком личике.