— Бесполезно, — резко перебил он. — Вам меня не разубедить.

Они смотрели друг другу в лицо, выдерживая длинную и, с ее стороны, намеренную паузу.

— Итак, вы едете, — произнесла она наконец.

— Да.

— Что ж, поезжайте. Вы полностью ослепли и лишились благоразумия, вы просто сошли с ума.

— Благодарю вас.

Они поссорились, закатили настоящую сцену — сознание этого причинило ему острую боль.

— Вы утверждаете, что поступаете так ради великого идеала, чтобы исправить свою жизнь. Так вот, ничего подобного. Все это делается ради того, чтобы отправиться в постель с глупой молодой женщиной, религиозной фанаткой, которая вас околдовала, хотя в ней нет ни зрелости, ни общих с вами интересов. Эта простушка медсестра не отличит Боннара от больничной утки.

С побелевшими губами от подобных оскорблений, нанесенных с безжалостной силой, он возмущенно ответил:

— Вы говорите о молодой даме, которая станет моей женой.

— И в качестве таковой, что она, по-вашему, вам даст? Не обольщайтесь. Не страсть, ибо ею она не обладает. Эти набожные кумушки все сплошь бесполы.

Он поморщился.

— Для той страсти, — продолжала она, — что требуется вам, необходимо сильное, полное жизни тело. Ответная сила, которой у нее нет. Она амеба. Она уже привязана к своему Уилли, а вы для нее всего лишь образ отца. Кроме того, у вас есть сильный соперник. Она не сможет любить обоих — и вас, и Бога.

— К сожалению, я должен попросить вас уйти.

Она шумно дышала, сдерживая ярость, настоящая вагнеровская примадонна, с мощной фигурой, с огнем во взоре. Через секунду она вдруг успокоилась, стала холодна как лед.

— Хорошо, я уйду. Но не забывайте, я вас предупредила. И помните об одной важной вещи: если к вам вернется благоразумие, я по-прежнему в Зеебурге, по-прежнему ваш друг.

Он едва дождался, пока она пройдет по аллее, прежде чем громко захлопнул дверь. Он был разгневан, обижен, доведен до ярости, но самое главное, он только больше утвердился в своем решении. Как она посмела так фамильярно отзываться о нем с Кэти? Этого вкупе с возмутительным фактом, что для друзей он стал предметом злословия на последнем приеме, вполне хватило, чтобы его решимость обрела твердость стали, которую сначала расплавили, а потом выковали. Больше всего его задевало бесстыдное обвинение в адрес его будущей жены, заставившее на короткий миг припомнить ту ночь покорности. Образ отца, надо же, да еще это соперничество за ее любовь с Уилли и Богом — разве найдется более несправедливое, абсолютно бесстыдное, даже кощунственное обвинение? И все же эта ядовитая колкость глубоко засела в его душе, причиняя боль. Но самое плохое, хлопая тяжелой дверью, он еще больше повредил себе спину, и теперь, обвиняя Фриду во всех своих бедах, так как последняя неприятность случилась в основном по ее вине, он убедился, что и хромота усилилась.

Он был так взвинчен, что не мог заставить себя спокойно оставаться в доме. Что тогда? Понимая, насколько важно немедленно подлечить спину, он решил отправиться поездом в Цюрих и проконсультироваться со своим добрым другом доктором Мюллером. Плюс к этому нужно было сделать еще несколько покупок перед отъездом. Он отменил обед и с помощью недоумевающего Артуро, который довез его до вокзала Шванзее, успел на скорый поезд в одиннадцать сорок пять.

Устроившись на удобном сиденье у окна — по его мнению, никакие поезда не могли сравниться со швейцарскими, — он раскрыл «Газетт сюисс», которую почти машинально купил в киоске. Естественно, мадам фон Альтисхофер прибегла к преувеличению, чтобы его растревожить; тем не менее она была права в том, что в последнее время он был слишком занят и не обращал внимания на внешние события. Впрочем, он и раньше редко интересовался ими, предпочитая изгонять из своей рафинированной жизни потрясения и раздоры беспорядочного мира. Теперь, однако, он понял, что стоит просматривать новости. Ничего просматривать не пришлось. Прямо на первой странице в глаза бросился заголовок: «Жестокая бойня в „Миссии“ Калинды».

По-прежнему взвинченный до предела, он прочитал живописный репортаж. Более сотни людей, мужчин, женщин и детей, искавших убежища в «Миссии», были зарезаны с бесчеловечной жестокостью. В этой кровавой бойне самим миссионерам, двум францисканским священникам, досталось больше всех — сначала их покалечили, затем обезглавили, а тела порубили на куски. Жуткая история, но правдивая, а если вспомнить резню, что чуть ранее случилась в деревне Тохиленг, то вырисовывалась общая тенденция яростного произвола, который распространялся повсеместно.

Фрида сказала правду: какая жуткая смерть для чувствительного цивилизованного человека. Внутри все сжалось от рвотного спазма, когда он опустил газету и уставился в окно, мимо которого проплывал спокойный швейцарский пейзаж — коричневые коровы с колокольчиками мирно щипали травку на зеленых пастбищах среди грушевых и вишневых деревьев. Возможно все-таки, принимая свое героическое решение, он не полностью взвесил обязательства и связанные с ним риски. Но он тут же задавил эту мысль в самом зачатке. Даже если бы он и не хотел ехать, все равно он хотел Кэти. Он никогда не повернет назад.

Поезд подкатил к Цюрихскому вокзалу, и Мори сошел на перрон, неловко спустившись со ступеньки. Он даже пожалел, что не захватил палку. Его заметная хромота привлекала сочувственные взгляды, пока он пересекал Банхофштрассе, но, сделав над собой усилие, он успешно совершил покупки в «Гридере», который, в отличие от множества других подобных заведений, не закрывался между двенадцатью и двумя. Затем, даже не подумав о «Баур-ау-Лак», он скромно перекусил в кафе «Шпрунгли» рубленой телятиной с лапшой, которую запил компотом и кофе со сливками. Вообще-то он был слишком расстроен, слишком подавлен, чтобы есть, и вот в таком плохом настроении он отправился на такси к доктору Мюллеру на Глорияштрассе, где ему повезло застать доброго доктора до начала приема больных. Мюллер не подозревал о скором отъезде своего пациента на Черный континент — и это обстоятельство было для Мори самым важным. Сейчас как поздравления, так и упреки были бы для него невыносимы, поэтому он сразу заговорил о деле, перечислил симптомы и резюмировал:

— Я почти уверен, что у меня сместился диск.

Мюллер, веселый маленький здоровяк в белом накрахмаленном халате не по размеру, с видом человека, любящего хорошо пожить, выслушал жалобы, по привычке сгорбившись за столом и время от времени лукаво поглядывая на пациента. Потом он встал и осмотрел Мори, как тому показалось, наспех и весьма поверхностно.

— Слегка потянута широкая спинная мышца. Пусть ваш человек разотрет вас хорошей мазью.

— Уже сделано, но не помогло.

— Естественно. Нужно, чтобы прошло несколько дней.

— Но у меня появилась хромота, а с этим не шутят.

— Чисто психосоматическое явление. Защитная реакция на вашу тревогу по поводу спины, хотя с чего вдруг вы так обеспокоены, не могу представить. Надеюсь, вас не гложут другие проблемы?

Мори предпочел не отвечать на вопрос, а лишь нахмурился:

— Так вы не думаете, что мне нужно сделать рентген позвоночника?

— Бог мой! — рассмеялся Мюллер. — Мы не назначаем рентген при простом растяжении.

Кабинет доктора Мори покидал в худшем состоянии, чем когда он туда пришел. Он попытался не хромать, но от усилий нога совсем онемела, так что он начал ее подволакивать.

— Проклятый тип, — проворчал он себе под нос. — Только и знает, что талдычит об этой психосоматической чепухе.

Его прельщала мысль обратиться к другому специалисту, но страх выставить себя посмешищем удержал от этого шага. Вместо этого, в надежде, что физическая нагрузка может помочь, он спустился с холма до Бельведера и прошелся вдоль Цюрихского озера. Бледное солнце, отражавшееся в неподвижной воде сквозь перламутровую дымку, создавало спокойную световую гамму. И все же этот странный свет наполнил его непонятным опасением — сомнением в реальности своего существования, смутным сознанием незащищенности во враждебном мире. Что он здесь делал, бесцельно хромая с затуманенной головой, где роились противоречивые мысли и жалили, как шершни? Направление, куда свернула его жизнь, внезапно показалось нелепым. Он лишился поддержки и теперь падал в пропасть. Почему Фрида набросилась на него