Мори быстро погасил сигарету, включил стартер, затем развернулся и, снова проехав Маркинч, взял курс на домик пастора. Через пять минут он был у цели. Припарковав машину и выйдя на дорожку, он разглядел на верхней части башни грубо сколоченные леса и услышал громкие команды, которые отдавал Фодерингей, — все это указывало, что с церкви снимали колокол. Но встречаться со священником он не хотел, а то вновь пришлось бы выслушивать, смущаясь, изъявления благодарности; к своему облегчению, он увидел за разросшимися кустами лавра миссис Фодерингей: она занималась огородом по другую сторону дома. Мори направился прямо к ней. На жене священника была потертая мужская фетровая шляпа, старый заляпанный макинтош и тяжелые сапоги, подбитые сапожными гвоздями. В руках она держала садовые ножницы.

— Вы застали меня врасплох! — воскликнула женщина, криво, но дружелюбно улыбнувшись при его приближении. — Я тут расправляюсь со слизняками, а то после дождя они так и накидываются на мою цветную капусту. Впрочем, я почти закончила. Пройдемте в дом.

— Если вы не возражаете, — он запнулся, — могли бы мы поговорить здесь?

Она бесцеремонно вгляделась ему в лицо, затем, не произнеся больше ни слова, повела его к зеленой решетчатой беседке в конце сада. Усевшись на деревянную скамью, она указала ему место рядом с собой и, продолжая сверлить его взглядом, произнесла:

— Итак, Кэти в конце концов вам рассказала?

Он поразился ее проницательности, но счел, что это только ему на руку, теперь будет легче начать.

— Я узнал час тому назад.

— И не одобряете?

— Да кто одобрил бы? — сдавленно произнес он. — Сама мысль, что девушка собирается похоронить себя на всю жизнь в той дикости… Я… так расстроен, что даже не могу выразить.

— Да, я так и думала, что вы огорчитесь. — Она говорила неторопливо, морща широкий обветренный лоб. — И не вы один. Мой старик тоже против, хотя ему как священнику не пристало говорить об этом вслух. Но я всего-навсего жена священника, поэтому могу сказать — ужасно жаль.

— Это было бы неразумно в любое время, но сейчас — особенно, когда в Африке так неспокойно…

Она мрачно кивнула, проявляя сдержанность, но его уже сорвало с тормозов.

— Она совершенно для этого не годится. Отработав сегодня день, она осталась без сил. Зачем она это делает? Какова причина? Или, быть может, во всем виноват этот ее дядюшка?

— Да, отчасти, наверное, она едет туда ради Уилли. Но и ради себя тоже.

— Вы имеете в виду, из религиозных побуждений?

— Что ж, может быть… Хотя не только.

— Но она набожна?

— Кэти — хорошая девушка в лучшем смысле этого слова. — Миссис Фодерингей говорила проникновенно, все больше переходя на местный диалект. — Она помогает нам в церкви, учит ребятишек, но… она не из тех, кто не расстается с Библией и молится день-деньской. Нет, чтобы понять, почему она туда едет, вы должны понять саму Кэти. Не мне вам говорить, что она выделяется в этом бесстыдном веке, она не похожа на пустоголовых разбитных девиц с конскими хвостами, которых полно вокруг, с их джазом и рок-н-роллом и одним желанием — хорошо провести время, хотя я сказала бы, как раз плохо. Она отличается от них, как хорошее зерно от вымолотка. Она серьезная, чувствительная девушка, очень спокойная, заметьте, но в то же время упорная, со своими идеалами. Все это благодаря воспитанию, которое дала ей мать, — довольно строгому. Живя здесь, в деревне, она была предоставлена в основном самой себе. А потом Уилли уехал в Анголу, где, как говорят, сплошные болезни и голод. Вполне естественно, она все больше и больше увлекалась идеей помочь ему. Помогать там, где больше всего в этом нужда, — служить, вот как она это называет. И это стало единственным стержнем, да, основной пружиной в ее жизни.

Он молчал, протестующе покусывая губу.

— Но она может служить и без того, чтобы заживо похоронить себя.

— Сколько раз я говорила ей то же самое — сотни.

— Так почему Уилли ничего ей не скажет? Должен же он понимать, что все это в высшей степени неблагоразумно.

— Уилли сам неблагоразумен. — Она, видимо, хотела развить эту мысль, но добавила лишь: — Такое впечатление, что он живет вообще не в этом мире.

— Зато я живу в этом мире! — нервно воскликнул Мори. — И я заинтересован в судьбе Кэти. Вы, должно быть, сами это уже поняли. Я хочу многое сделать для ее блага. В моих силах дать ей все, чего у нее нет. Она вполне это заслужила.

Женщина не ответила, а продолжала смотреть на него с вопросом в глазах, в которых также читалось такое искреннее сочувствие, что его вдруг охватил внезапный порыв облегчить душу, оправдать свое поведение и полностью завоевать эту женщину откровенным рассказом о прошлом. Он не мог больше сопротивляться. Сдавшись, он взволнованно вздохнул и быстро, временами почти неразборчиво, рассказал обо всем, что привело его в Маркинч. Правда, во время повествования он немало себя пощадил.

— Как видите, у меня есть все причины и все права действовать во имя прошлого. Да что там, если бы я не отправился в то злосчастное плавание, то Кэти, — его голос слегка дрогнул, — вполне могла быть моей родной дочерью.

Последовала пауза, во время которой он не смел поднять глаза. Но когда все-таки взглянул на миссис Фодерингей, то увидел на ее лице добрую улыбку.

— Я с самого начала догадывалась о чем-то подобном. Мать Кэти была скрытная женщина, но как-то раз она показала мне старый альбом, и там среди страниц хранились засохшие цветы. Я по привычке пошутила. А Мэри отвела взгляд в сторону и вздохнула. Из тех нескольких слов, что она сказала, я поняла одно: еще до брака она всем сердцем любила одного человека.

Он слегка поморщился от этого чересчур явного напоминания о его предательстве, но быстро взял себя в руки.

— В таком случае вы мне поможете! Я пригласил Кэти поехать со мной в Швейцарию и уже там встретиться с Уилли в моем доме. Если бы мне только удалось заполучить обоих там, особенно Кэти, то в новой обстановке, полагаю, я смог бы их урезонить. А ведь ей действительно необходим отпуск. Бедное дитя. Вы уговорите ее поехать? Она, безусловно, обратится к вам за советом.

Миссис Фодерингей ответила не сразу, а продолжала разглядывать его с женским любопытством. Затем, словно размышляя вслух, сказала:

— Странная вещь. Я надеялась и молилась, вдруг что-то изменится и не позволит Кэти шагнуть в темноту. И дело не только в опасности, хотя и она велика, ведь Уилли, сумасшедший парень, десятки раз чуть не расстался с жизнью, а в том, что Кэти со своим ревностным служением делу доконает себя за год в этом ужасном климате. А она, такая милая девочка, создана совершенно для другого. В общем, все казалось безнадежным, а потом в последний момент, когда я уже сдалась, а она готовилась к отъезду, появляетесь вы, как второй отец, раз вы сами так говорите, и мне сразу стало ясно, зачем вы сюда посланы. — Женщина помолчала и накрыла его руку своей грубой большой ладонью. — Мы все совершаем в молодости безрассудные поступки. Неважно, что тогда вы сделали ошибку. Я верю, что вы честный, великодушный человек. Не многим я могла бы доверить Кэти, но вам я ее доверяю. Если бы только вы смогли вытащить ее из этой ямы, заставить попутешествовать немного, побыть среди людей и, самое лучшее, найти надежного молодого парня, чтобы он заботился о ней, а она вела бы дом и растила детишек, вот тогда вы с лихвой искупили бы прошлые ошибки. — Она крепко прижала его руку к скамье. — Я верю во вмешательство Провидения. Хотя вы можете этого не знать, но я крепко верю, что вы — ответ на мои молитвы, и я помогу вам всем, чем смогу.

Когда он покидал дом пастора, глаза у него по-прежнему были на мокром месте. Признание словно вернуло ему силы, очистило душу, а обещание этой доброй женщины, не пускавшей слов на ветер, в значительной мере его успокоило, и он приготовился терпеливо ждать известия от Кэти. Она предупреждала, что будет целиком занята в больнице Долхейвена до конца недели. Не нужно, говорил он себе, ожидать ответа раньше. И все же, когда первый день перешел во второй, а второй в третий, он начал