прояснилось, полностью не приспособилось к этому невероятному повороту событий. Он по-прежнему сожалел о матери и о всем том, что последовало за ее потерей, тем не менее начал полагать, что дочь, возможно, подарит ему тот шанс, который он искал. Что, если это все-таки не конец путешествия? С внезапно нахлынувшим волнением он истово ухватился за надежду, но, сделав над собой усилие, изобразил спокойствие.

— Я должен представиться. Меня зовут Мори — Дэвид Мори.

Она не изменилась в лице. А когда девушка пожала протянутую руку, он едва сдержал вздох облегчения. Она не знала ни о нем, ни о его малопоучительной истории. Да и разве могло быть иначе? Мэри ни за что ей не рассказала бы, тайна по-прежнему хранилась в ее бедном разбитом сердце, теперь остановившемся навсегда, там, внизу, в шести футах под его дорогими туфлями ручной работы.

— А мое имя вы знаете, — застенчиво сказала она, ведь он так и не отпустил ее руку. — Кэти Эрхарт.

Он улыбнулся ей своей самой подкупающей улыбкой, все еще окрашенной, однако, тихой печалью.

— В таком случае, если позволите, на правах старинного друга вашей дорогой мамы и всего вашего семейства я стану звать вас Кэти.

Он произнес это тихо, почти робко, стремясь показать, что с ним она может быть спокойной и не думать о церемониях. Затем, отступив в сторону, сознавая ответственность и терзаясь раскаянием, перебирая все свои пороки и недостатки, все дурные поступки в прошлом, он смотрел, как она ставила принесенные хризантемы в зеленую эмалевую вазу перед кельтским крестом, а затем убирала с дерна опавшую березовую листву.

Она была с непокрытой головой, в темно-синем, изрядно потертом пальто поверх сестринской униформы более светлого голубого оттенка, и на одной ее туфле, как он заметил, болезненно поморщившись, была заплата, очень аккуратная, но все же настоящая заплата сапожника. Вся эта экономия по мелочам, столь явная опытному пытливому глазу, тронула его душу. Мы все это изменим, сказал он себе с внезапным порывом чувств. Да, его шанс никуда не уплыл, а был здесь, предопределенный самой судьбой, как чувствовал он своим нутром.

— Ну вот! — воскликнула она с доверчивой улыбкой и выпрямилась. — Мы прибрались к субботе. А теперь… — Она застенчиво умолкла, едва осмеливаясь произнести эти слова, но потом все-таки решилась: — Вы не хотели бы выпить у меня дома чашку крепкого чая?

По кладбищенской тропе они пошли вместе.

Сидя у окна в комнате над медпунктом, пока хозяйка на кухне заваривала чай, он озирался, удивляясь и отсутствию комфорта, и бедности всего, что попадалось ему на глаза. На выскобленном и натертом дощатом полу ни одного коврика, обстановка скудная, всего лишь квадратный сосновый стол и несколько стульев, набитых конским волосом, очаг — прокопченный, но без угля, на выбеленных стенах только одна картина, да и то на религиозный сюжет: репродукция из «Крисчен геральд» плохой копии «Преображения Господня» Вальдеса Леаля.[43] Несколько книг на полке, в основном справочники по уходу за больными и Библия. В керамическом горшке, стоявшем в голубом блюдце на подоконнике, рос декоративный папоротник, листовик сколопендровый, а рядом Мори заметил рабочую корзинку с каким-то неоконченным вязанием. Отмечая спартанскую аккуратность и яркую нотку, внесенную вазочкой с дикими астрами на каминной полке, куда падал желтый луч заходящего солнца, он увидел в этой комнате, как и в маленькой альковной спаленке, дверь в которую девушка поспешно прикрыла сразу после прихода, все признаки стесненных обстоятельств. На подносе, внесенном радушной хозяйкой, фарфор тоже был самого низкого качества, а на единственной тарелке лежали только несколько кусочков деревенского хлеба с маслом. У него в голове это не укладывалось, хотя, внезапно повеселев, он рассудил, что чем больше она нуждается, тем больше он сможет ей помочь.

— Если бы я знала о вашем приезде, — с расстройством укоряла она себя, наливая в чашку чай, — я приготовила бы что-нибудь вкусное. Когда много работы, нет времени на покупки, в магазин заглядываю только в субботу. Впрочем, хватит обо мне, расскажите лучше о себе… Так вы, значит, жили за границей.

— Да, много лет. Можете себе представить, что для меня означает приезд домой. — Он вздохнул, потом улыбнулся. — Теперь, когда я здесь, я намерен задержаться подольше.

— Где вы были?

— Главным образом в Америке.

— А я почти надеялась, что вы скажете «в Африке». — Она едва заметно ему улыбнулась, хотя ее взгляд устремился куда-то вдаль. — Дядя Уилли сейчас там… в Квибу, на границе с Северной Анголой.

Мори и виду не подал, но в душе испытал огромное облегчение: Уилли уж точно узнал бы его, а любая несвоевременная встреча могла бы иметь весьма нежелательные последствия.

— Вы меня ничуть не удивили, — вежливо заметил он с легкой ноткой заинтересованности. — Еще мальчиком Уилли с ума сходил по Африке. Да что там, мы с ним практически прошли пешком каждую милю того пути, что проделал Ливингстон до озера Виктория. А когда его нашел Стэнли, слышали бы вы, как мы вопили от радости. Но Ангола… разве это не отсталая страна?

— Да, конечно. Дядя столкнулся там с ужасными трудностями, несколько лет были особенно тяжелы. Но сейчас дела пошли лучше. У меня есть много интересных фотографий. Я вам покажу. Они дают хорошее представление о тех условиях.

Он решил, что будет благоразумнее на этой стадии не углубляться подробно в первооткрывательскую деятельность Уилли — инженерную или шахтерскую, он так и не понял, поэтому воздержался от дальнейших уточнений.

— Когда у вас будет время, я с удовольствием их посмотрю. Но мне больше хочется услышать о вашей работе здесь.

Она застенчиво отмахнулась.

— Ничего выдающегося. Обычные обязанности районной медсестры, посещение больных и тому подобное. Я объезжаю деревни на велосипеде, иногда делаю обход пешком. А еще у нас есть благотворительный центр по до- и послеродовому уходу с клиникой — мы называем ее молочным баром — для младенцев. Временами я заезжаю в деревенскую больницу в Долхейвене.

— Судя по всему, вас эксплуатируют на полную катушку. — Он успел заметить, что у нее грубые, обветренные руки.

— Хорошо, когда у тебя много дел, — весело сказала она. — А по отношению ко мне начальство ведет себя очень порядочно. В четверг после обеда у меня выходной и трехнедельный отпуск раз в год — кстати, от него осталось еще две недели.

— Так, значит, вы любите свою работу?

Она просто кивнула, с той сдержанностью, что убеждает лучше всякого восторженного взрыва.

— Хотя в то же время здесь негде развернуться. Но… в общем, в будущем меня ждет гораздо лучшая перспектива.

Последнее замечание несколько его расстроило, причем не только своей таинственностью. Он, конечно, понимал, что это дурной тон, но не удержался от вопроса:

— Вы намерены выйти замуж?

Она расхохоталась, показав ровные белые зубы и здоровые розовые десны, и этот чудесный, милый смех сразу его успокоил.

— Боже милостивый, нет! — воскликнула она, перестав хохотать. — Да и кого бы я здесь нашла, не считая нескольких фермеров, которые ни о чем не думают, кроме танцев по субботам и киносеансов в Долхейвене? А еще, — медленно произнесла она с очень серьезным видом, — я… как бы это сказать, настолько занята работой, что вряд ли когда-нибудь откажусь от нее ради чего-то… или кого-то.

Лучшего он и пожелать не мог бы. Живет совершенно одна, не обременена никакими