Знакомство было сердечным — любой, сделал вывод Мори, мог бы стать лучшим другом Берта спустя да часа, — но он видел, что пока брат Дорри даже не подозревал о его близкой дружбе с семьей, поэтому тактично удалился к себе в каюту. За обедом, однако, когда Берт со своим отцом вернулся из бара, Мори, уже сидевший за столом, почувствовал, как его по-братски обняли за плечи и выдохнули в ухо вместе с винными парами:

— Только сейчас узнал, что вы с нами, док. Я в восторге — как будто выиграл в лотерею. Позже потрепемся в свое удовольствие.

Пока корабль медленно продвигался по реке, у Мори появилась возможность узнать Берта получше, и вскоре он понял, что, хотя младший Холбрук — славный малый, балагур и непоседа, иногда, быть может, чересчур громогласный и не откажется в любое время суток от розового джина, у него, как и у старика Холбрука, доброе сердце и семья на первом месте. К тому же стало совершенно очевидно, что, несмотря на всю свою любовь к шумному веселью, у Берта, как выразилась его мать, была голова на плечах. Он почти сразу проявил себя толковым парнем, а когда дело касалось бизнеса, то знал все ходы и выходы и действовал с холодным расчетом. Он много путешествовал по делам фирмы, недавно провел три месяца в Соединенных Штатах и буквально фонтанировал идеями, рассказывая о возможностях и перспективах Нью-Йорка. Говорил он хорошо, как светский человек, с легкостью и доверительностью — свидетельство доброго нрава и дружелюбия.

В такой компании даже переход по реке показался Мори коротким, и он испытал разочарование, когда они прибыли в Калькутту. «Пиндари», взбалтывая грязную воду, маневрировал при входе в док «Виктория», и на корабле началось обычное столпотворение, которое бывает при высадке. Среди всего этого гвалта Берт сохранял спокойствие и собранность; все было под контролем, все заранее организовано, скорость и расторопность стали девизом дня. Когда они вошли в док, на пристани уже стоял длинный «крайслер» с откидным верхом, к которому подогнали грузовик. Берт спустился вместе с родителями и Дорис по грузовым сходням, первым покинув корабль. Следом шли три стюарда с чемоданами. На таможне, где томились в ожидании остальные пассажиры, Берту достаточно было кивнуть главному чиновнику, чтобы всех Холбруков пропустили без формальностей. Они сразу укатили на своей огромной машине в отель «Норд-Истерн», где у них были зарезервированы номера.

Все это произошло так быстро, что Мори почувствовал некую обескураженность. Разумеется, они попрощались, но поспешно, среди суеты, оставив у него на душе легкую обиду, словно его бросили. Естественно, он не имел права сопровождать их, тем не менее ему казалось, что они могли бы определеннее высказаться по поводу будущей встречи. Однако «Пиндари» предстояло провести в порту две недели под погрузкой тика, чая, каучука и хлопка, а потому, уверял он себя, у него еще будет возможность сними увидеться. В любом случае разве не к лучшему, что они уехали, освободив его от всех сомнений, оставив в покое? Он рьяно принялся выполнять свои обязанности. Почти весь день он был занят, и когда с корабля наконец сошел последний пассажир, его первой реакцией был вздох облегчения — уж очень много на него свалилось, теперь хорошо бы отдохнуть.

Но в тот же вечер с ним внезапно приключилась необъяснимая депрессия, не отпустившая его и на следующий день. Капитан перебрался в свои обычные апартаменты на берегу, а старпом О’Нил весело отбыл на прогулку вдоль побережья Кендрапара, оставив вместо себя Джонса, второго помощника капитана, пожилого неразговорчивого валлийца, присматривать за делами. Джонс, меланхоличный тип, обремененный обязанностями начальника на своем посту подчиненного, и раньше не очень-то уделял время корабельному врачу, а теперь вообще не обращал на него внимания. Почти весь день он проводил в столовой дока, согнувшись над дешевыми триллерами, читал и ковырял в носу, предоставив заниматься текущими делами старшине-рулевому. По вечерам он запирался у себя и играл на аккордеоне с заунывным пафосом. На берег он никогда не сходил, разве только купить резных слоников для жены. У нее, как он рассказал Мори, набрался уже целый стеклянный шкаф таких фигурок из слоновой кости в их особняке на две квартиры в Портколе.

Пустой корабль, стоящий на якоре у грязного, зараженного москитами дока, где день-деньской царил невероятный шум разгрузки — громко переговаривались местные такелажники, скрипели лебедки и грохотали краны, — был совершенно не похож на благородное судно, которое еще совсем недавно так бодро скользило по голубой воде. И жильем оно служило никудышным. Изматывающая жара, комары, роем кружащие в каюте, не давали спать всю ночь своим тоненьким грозным писком и вынудили Мори принять меры против малярии. Пятнадцать гранов хинина в день окончательно убили в нем всякое настроение. Как назло, агент известил всех, что почтовое судно застряло в Тилбери из-за забастовки и прибудет только на следующей неделе. В отсутствие писем Мори еще острее переживал свое одиночество, и все чаще и чаще его грустные мысли обращались к уехавшим друзьям.

Ну почему от Холбруков не было никаких известий? Почему… почему… почему? Сначала с раздражением, затем с беспокойством, и окончательно потеряв надежду, он все время задавался этим вопросом. Ему казалось непостижимым, что они его забыли, отбросили, как ненужную вещь, которой воспользовались во время путешествия, а потом решили, что она им больше не понадобится. Не хотелось верить, но, видимо, дело обстояло именно так. Он представлял их в роскошном отеле, как они проводят дни в веселье и развлечениях, осматривая достопримечательности среди новых лиц и новых друзей вокруг себя. Под натиском стольких впечатлений легко забыть об остальном. Что касается Дорис… Несомненно, она быстро нашла другой интерес, а ведь еще совсем недавно сходила по нему с ума. Он поморщился от ревности, терзаясь дурными предчувствиями и злобой. Это была самая мучительная мысль из всех. Только гордость и страх, что она его отвергнет, не позволили ему позвонить в отель.

В попытке занять себя чем-то он предпринял экскурсию на берег. Но доки располагались в нескольких милях от города, а повозку он так и не нашел, и после того как потерялся среди ветхих лачуг, притулившихся одна к другой, где местные жители сидели на корточках, поплевывая в вездесущую пыль, он вынужденно признал поражение и побрел обратно на корабль с отвратительным ощущением, будто вновь вернулся в серые и мрачные дни своей юности.

И вот тогда он действительно начал отчаянно скучать по Холбрукам и всему тому, чем наслаждался в их обществе. Какие это были чудесные люди — гостеприимные, щедрые и — чего уж там скрывать — богатые! Ему больше не повезет встретить таких. Миссис Холбрук была милая и очень добрая, совсем как мама. И Берт — отличный парень, они сразу подружились. А то предложение, которое сделал ему старик (хотя, конечно, он не может его принять), было фантастически выгодным, единственным шансом в жизни. Никогда больше ему не представится такая блестящая возможность. Никогда. По сравнению с ней его будущее в маленькой больнице Гленберн рисовалось как жалкое существование. И ведь он еще называл себя амбициозным.

А Дорри, разве он не сожалел о ее потере больше всего? Какая она все-таки чертовски привлекательная девушка — даже в переменчивости ее настроений он теперь находил очарование. С такой никогда не соскучишься. Наоборот, одно только присутствие рядом с ней дарило радостное волнение. По ночам, лежа без сна в душной каюте, иллюминатор которой смотрел на высокую стену причала, он метался на койке, вспоминая, как они танцевали, как она смотрела ему в глаза с пронзительным и молчаливым приглашением, как прижималась к нему в тот вечер на шлюпочной палубе, когда перед ним открылись все возможности. Какой же он дурак, что отказался от такого соблазнительного дара! Вот О’Нил посмеялся бы, если бы узнал. Наверное, она теперь считает его полным болваном. Так разве можно ее винить, что она сбросила его со счетов? Он с горя зарылся лицом в подушку, переполненный презрением к самому себе.

В конце недели одним знойным утром, когда песок скрипит на зубах, Мори стоял на палубе, повиснув на поручнях, и маялся бездельем. Настроение у него было хуже некуда, но тут, словно мираж, на пристань выкатил большой сверкающий «крайслер» и подъехал прямо к кораблю. Мори, опешив, поднес руку козырьком колбу. Не может быть. Наверное, солнце припекло голову, вот и разыгралось воображение. Но это не была галлюцинация. В машине, изящно откинувшись на заднем сиденье, небрежно вытянув руку на спинке соседнего кресла, вальяжно скрестив полные ноги, зажав сигару пальцами в кольцах и задорно