объявить о своем положении, и тогда больше не возникнет подобных затруднений. Сейчас же для него лучше всего выиграть время.

— Не нужно говорить, как я благодарен, сэр, за ваш интерес к моей особе. Но мне предстоит принять очень важное решение, поэтому, естественно, я должен его хорошенько обдумать.

— Подумайте, док, — согласно кивнул Холбрук. — И чем дольше вы будете думать над моим предложением, тем больше оно вам понравится. И не забывайте о том совете, что я вам дал. Когда вам выпадает шанс, не упускайте его.

Мори спустился к себе в каюту и заперся. Ему хотелось побыть одному, не для того чтобы обдумать необычное предложение, ибо у него не было ни малейшего намерения его принимать, а просто для собственного удовлетворения, чтобы досконально разобраться, как вообще такое могло случиться. Во- первых, он ничуть не сомневался, что родителям Дорри он понравился с самого начала; миссис Холбрук не скрывала особой симпатии, а в последнее время относилась к нему почти по-матерински. Старик Холбрук был орешек покрепче, но и тот оказался завоеван то ли благодаря увещеваниям жены, то ли действительно почувствовал к Мори расположение. Во-вторых, насколько Мори понял, Холбруку и его сынку Берту действительно выгодно принять в свою команду активного и умного молодого врача для работы на новом предприятии в Америке. Пока все объяснимо, думал Мори, но ответ еще не окончательный. Чтобы объединить первых два фактора, нужен третий, решающий мотив.

Мори, сам того не сознавая, покачал головой в самоуничижении, мгновенно отвергая зазнайство, но тем не менее не смог не признать того факта, что Дорис, скорее всего, сыграла важную роль в развитии всей этой неожиданной ситуации. Даже если бы у него не было доказательства в виде недавних слов миссис Киндерсли, то хватило бы одного только поведения Дорри. Она не принадлежала к тем особам, что томятся от любви, вздыхают и бродят с потерянным видом, но тот ее взгляд сказал о многом — и только дурак его не понял бы. Прибавить к этому влияние, которое, как избалованная дочь, она оказывала на родителей, приученных исполнять ее малейшие прихоти, а в данном случае пожелавших устроить ей подходящую партию, — и ответ найден.

Рассуждая подобным образом, Мори не переставал хмуриться, и теперь, взглянув на себя в зеркало, коротко и натужно расхохотался. Дорис действительно сорвалась со всех катушек… ушла с головой в омут. Нет-нет, это не смешно, ничуть. Наоборот, он был расстроен и смущен, хотя, несомненно, ему льстило внимание богатой и привлекательной девушки, которая «явно к нему благоволила», — он снова вспомнил абсурдную фразу миссис Киндерсли и невольно улыбнулся — особенно когда на ум приходили, как сейчас, те минуты на верхней палубе, да и другие тоже, одна за другой.

Он осадил себя, посмотрел на часы — все тот же прекрасный «Патек Филипп» — стрелки показывали без пяти шесть. Боже правый! Он забыл, что у него прием больных. Нужно поторапливаться. Жизнь в последнее время полна событий. Но прежде чем выйти из каюты, он подошел к прикроватному рундуку и вынул медальон — подарок Мэри. С крошечного снимка на него смотрело дорогое, милое лицо, и Мори захлестнула нежность.

— Можно подумать, я смог бы от тебя отказаться, родная моя, любимая, — с чувством прошептал он.

Да, ее образ его защитит. В будущем он будет спокоен и сдержан, приятен со всеми, разумеется, но тверд и не потерпит никаких глупостей. До прибытия в Калькутту осталось всего десять дней. И Мори поклялся себе всем, что было ему дорого, сохранять осторожность, пока не минует опасность и путешествие не подойдет к концу.

Прошло десять дней, они находились в дельте реки Хугли, и Мори, оставшись один в кабинете, думал о прошедшем периоде, не находя ни одного повода хоть в чем-то себя упрекнуть. Да, он сдержал слово. На торжественном ужине, веселом празднике с игрушечными дудками, бумажным серпантином и накладными носами, он был само благоразумие. В самом деле, он мог бы служить образцом. Преисполненный намерения не позволить Дорис выставить себя и его на посмешище перед всем кораблем, он поднялся с места после оглашения О’Нилом победителей спортивных соревнований и скромно, но не теряя достоинства, произнес несколько слов, удививших всех своей неожиданностью.

— Капитан Торранс, мистер О’Нил, дамы и господа, с вашего любезного разрешения позвольте мне сказать следующее: мы с мисс Холбрук с самого начала понимали, что я как один из офицеров корабля не имею права принимать участие в этих соревнованиях. Мы играли просто для удовольствия, и хотя нам повезло одержать победу во всех турнирах, мы оба пришли к одному решению, что не можем принять призы, которые следует вручить участникам, занявшим вторые места.

Он сел на место, ожидая услышать несколько хлопков, но внезапно зал взорвался громкими и продолжительными аплодисментами. Холбруки ощутили воодушевление, так как даже им передался под конец общий настрой. Миссис Киндерсли вышла, улыбаясь, за своим чайным сервизом; а после капитан лично выразил ему свое одобрение. Только Дорис отреагировала иначе, бросив на него неприязненный взгляд.

— Какой дьявол тянул вас за язык?

— Я подумал, что ради разнообразия вам, возможно, захочется стать популярной.

— Популярной! Какая чепуха! Мне хотелось, чтобы нас освистали.

Он протанцевал с ней всего два танца, выпил не больше одного бокала шампанского и, сославшись на необходимость написать несколько писем, извинился и ушел к себе.

В последующие дни легче не стало, но и труднее тоже. Мори старался не появляться на шлюпочной палубе, где обычно сидела Дорис, а если они все-таки встречались, то прибегал к беззаботному и веселому тону. Кроме того, он не давал себе отдыху, нагружая себя делами, — до захода в порт оставалось все меньше дней, и дополнительная работа служила благовидным предлогом. Что думала Дорис, он не знал; после того ужина у нее появилась привычка смотреть на него прищуренным, почти насмешливым взглядом. Иногда она улыбалась, а раз или два даже расхохоталась на его вполне невинное замечание. Разумеется, ее родители ни о чем не подозревали и только оказывали ему еще больше внимания.

Внезапно он вздохнул — сказывалось нешуточное напряжение, — потом, поднявшись, запер кабинет и отправился на палубу. По правому борту собрались пассажиры и с интересом, подогреваемым долгими днями, проведенными в море, разглядывали берег реки. Немыслимые кокосовые пальмы высились на грязном берегу, оживленном на мгновение стайкой ярких тропических птиц; местные рыбаки, зайдя по колено в желтую воду, забрасывали и вытягивали круглые сети; мимо, кренясь и подпрыгивая, проплывали катамараны, а сам корабль едва двигался, почти стоял на месте в ожидании речного лоцмана. Среди прочих были и Холбруки, к которым Мори присоединился, посчитав, что в толпе ему ничего не грозит. Миссис Холбрук сразу же взволнованно взяла его за руку.

— Мы очень надеемся, что наш Берт прибудет на борт вместе с лоцманом… хотя это нелегко…

Пока она говорила, от песчаного, отороченного пальмами берега рванул баркас и, достигнув корабля, закачался на волнах. Рядом с лоцманом в форме стоял еще кто-то — смотрел наверх, задрав голову, и махал рукой.

— Так и есть, наш Бертик! — весело воскликнула миссис Холбрук и, повернувшись к мужу, с гордостью добавила: — Ему все удается.

Через несколько минут он уже обнимал на борту всех троих — светловолосый, полный, розоволицый весельчак слегка за тридцать, в спортивном, зауженном в талии туссоровом [36] костюме, пробковом шлеме, сдвинутом набок, превосходных замшевых двухцветных туфлях и нелепом клубном галстуке. Берт и в самом деле, несмотря на полноту и — как оказалось, когда он снял шлем, — проплешину, был чем-то вроде франта, демонстрировал золото и во рту, и на своей персоне, увешанной мелкими побрякушками. Глаза приятного голубого цвета излучали дружелюбие, хотя были немного навыкате и с легким стеклянным блеском. Его заразительный раскатистый смех так и разносился по всей палубе. Проблема со щитовидкой, но серьезная, сделал вывод Мори, который стоял поодаль, когда к нему подвели Берта, чтобы представить.