крупного человека, он обладал силой полнейшей и подлой беспринципности. С этим человеком нужно было считаться, поскольку подлость тоже что-то значила. Он точно знал, чего хочет, и переступал через все, чтобы добиться этого. Шоун мог верить, что, если он вернется в США, все будет хорошо. Ничего подобного. Никто, кроме Шоуна, измученного так, что его нервы были натянуты до предела, не поверил бы, что после первого требования не последует второе, потом третье…
Впервые за все это время у Роджера возникло чувство жалости к Шоуну.
Все его внимание было приковано к увиденному и услышанному. Он был ошеломлен и только сейчас начинал осознавать, что здесь происходит. Он мог остановить Гиссинга. Он мог остановить Шоуна. Пока они не знают о его присутствии, с ними можно было бы легко справиться.
Должен ли он остановить Гиссинга? Ведь после первого требования последует второе. Не было никакой уверенности, что Гиссинг – единственный в этом заговоре, с кем нужно было считаться. И если Гиссинга поймают, будет ли легче выследить, где мальчик? Может быть станет еще труднее.
Разумно предположить, что Гиссинг лишь один из нескольких участников. Так что, может быть, следует использовать его в качестве наживки, чтобы поймать более крупную рыбу, которой, впрочем, может и не быть?
У Роджера была возможность выйти из дома, по частной дороге дойти до полицейских, наблюдающих за домом, и дать им описание машины Гиссинга. С того времени, как поступит сигнал, Гиссинга выследили бы до самого конца. Он не выскользнет из расставленных сетей. Около сотни ярдов отделяли Роджера от первой ячейки этой сети. Полицейские силы Великобритании могли быть приведены в состояние тревоги в считанные минуты. Франция, Нидерланды, Ирландия, Северная Ирландия – сотрудничали бы все.
Роджер снова увидел бы Марино, составил бы для него полный рапорт и предоставил бы ему самому дальше возиться с Шоуном. Шоун не играл роли в его расследовании – это было не его дело, – он возникал лишь тогда, когда попадался на пути.
Гиссинг, наконец, произнес:
– Вы бы лучше выпили.
Роджер снова скрылся в столовой. Ноги мягко ступали по толстому ковру. Гиссинг прошел мимо двери, вероятно даже не взглянув на нее. Он был в ярде или двух от Роджера, когда раздался резкий, предупреждающий голос. Гиссинг не оставил бы Шоуна одного, особенно сейчас, когда не был уверен, что тот может сделать. До Гиссинга могло дойти, что этот человек не в своем уме. Только при чрезвычайных обстоятельствах он пошел бы на это, а лед для виски не был чрезвычайным обстоятельством. Роджер просунулся в комнату, правой рукой направил пистолет на дверь, а левой – нащупывал стол для опоры.
Он увидел быстро двигающуюся тень, вспыхнул свет.
Гиссинг, стоя в дверях, держал в одной руке пистолет, а другой – нажимал на электрический выключатель. В эти доли секунды Роджер отчетливо его рассмотрел и узнал бледное лицо, темные глаза, узкий подбородок – как и описывал его сержант-корнуоллец. В ту же минуту он нажал на курок, целясь в Гиссинга, и успел понять, что у него это не получилось, но не увидел, упал ли Гиссинг.
Что-то тяжелое обрушилось ему на затылок. Его окутали боль и темнота.
Боль и темнота были первыми ощущениями Роджера, когда он очнулся. Боль в затылке, а темнота такая, будто глаза замазаны чем-то едким. Он не двигался, лежал там, где был, не думая ни о Гиссинге, ни о Шоуне, вообще ни о чем. Легче не становилось, но постепенно в мозгу стали проклевываться мысли…
Сначала возникло слабое воспоминание о пережитом ужасе, опасности, затем – о перестрелке, потом он вспомнил, что стрелял. Вспомнил Гиссинга и то, что не видел, выстрелил ли он. Может быть, в него попала пуля? Но нет, удар в затылок – это не пуля. Кто-то был в столовой и вошел, когда он слушал разговор Шоуна с Гиссингом, вероятно, подкрался вплотную к нему и затаился.
Боль не уходила, она завладела им полностью. Он чувствовал под пальцами ворс ковра, но это не обязательно тот дом – «Рест». Он вытянулся на полу и стал размышлять и вспоминать.
Он должен осторожно встать, если свободны руки и ноги. Значит, нужно повернуться на бок, опереться на одну руку и приподняться. Он подвигал руками и ногами, стиснув зубы от нового приступа боли. По крайней мере, его не связали.
Роджер медленно повернулся на левый бок, подтянул правую ногу. Это заняло много времени. Он знал, что если будет спешить, то снова потеряет сознание и потеряет бесценное время. Он должен добраться до телефона.
Может быть, его заперли в комнате. Но все по порядку.
Он стиснул зубы, казалось, что разбиты и голова, и шея. Когда он опустил голову, опять накатила невыносимая боль, так что не было сил подняться.
Медленно, все делать медленно…
Правой рукой упереться в пол, правое колено перекинуть через левую ногу и достать им до пола. Постепенно перевернуться, опираясь на правую руку и правое колено. Они впивались ему в голову эти острые, терзающие, отвратительные когти. Лицо и голова горели в каком-то пламени. Он поднимался; он не должен упасть; когда встанет на ноги, ему станет лучше.
Он стоял, покачиваясь. Приступы боли накатывали как волны на дырявую лодку, он не мог им сопротивляться, надо терпеть.
Он не упал.
Через некоторое время Роджер стоял уже не качаясь, широко расставив ноги. Он не знал, где находится и на что смотрит из-за окутавшей его темноты. Это была полная темнота. Он вытянул правую руку, медленно пошел вперед и стал меньше думать о боли. Его пальцы коснулись стены. Он повернул направо, держась за стену, налетел на что-то и понял – нужно быть осторожнее. Пальцы нащупали шкаф, он дотронулся до чего-то легкого. Упал стакан, разбившись об пол.
Правой ногой он наступил на осколки и услышал, как они хрустнули.
Он снова нащупал стену, коснулся картины, почувствовал ее колебание и услышал, как она трется о стену. Он двинулся дальше и коснулся чего-то маленького и гладкого. На мгновение застыв, он, ощупав пальцами, убедился, что это выключатель. Надо надавить – и загорится свет. Он хотел этого и боялся за свои глаза. Он закрыл их и с опаской нажал на выключатель, – что если света не будет.
Свет зажегся.
Его было достаточно, чтобы осветить что-то бледно-красное сквозь закрытые веки. Он тихо постоял, затем неуверенно открыл глаза. Свет был тусклым и не мешал смотреть.
Это была столовая. Он все еще находился в «Ресте».
Где телефон?
И сколько сейчас времени?
11. ЧЕЛОВЕК В РОЗЫСКЕ
Роджер посмотрел на часы. Одиннадцать двадцать пять. Шоун приехал в десять часов, когда кончили бить часы. Прошло около часа, пока они разговаривали в гостиной. У Гиссинга в запасе было по меньшей мере двадцать пять минут, возможно, что и сорок пять.
Что с полицейскими наблюдателями?
Если бы они знали, что тех, за кем они наблюдают, уже нет здесь, то давно бы ушли. Так что Гиссинг, Шоун и тот, кто напал на него, проскользнули мимо них.
Роджер открыл дверь и вышел в квадратный вестибюль. Потом посмотрел назад, в столовую. Телефона там не было, не было его и в вестибюле. Он включил свет в гостиной.
Он дышал с трудом и дергал головой. Боль пронизывала его; начинаясь от плеча, она перекидывалась на спину. От малейшего движения все болело.
Шоун был все еще здесь.
Он откинулся на спинку того кресла, в котором сидел, когда Роджер увидел его руку, потянувшуюся за билетами. Он не двигался, рот был открыт. Нет, он не мертв. Роджер издал звук, похожий на свист. Не мертв, хотя Роджер ожидал этого. Почему? Он не стал искать ответа. Времени думать не было. Ему нужно позвонить в Ярд.
Телефон был в углу гостиной – он вспомнил. За углом около окна. Он двигался к нему и смотрел на огромную фигуру человека в кресле. До телефона было далеко. Десять футов, восемь футов. Двигаться было трудно, хотя голова болела уже не так сильно, перед глазами все плыло, и комната кружилась. Он
