ориенталистики принадлежала Казанскому университету, ставшему важнейшим центром отечественного востоковедения. 'Всем известно, что восточное отделение философского факультета в Казани есть не только первое между русскими учебными заведениями… но даже занимает одно из почетных мест в кругу подобных заведений и ученых азиатских обществ всей Европы. Взгляните на страницы Лондонского 'Азиатского журнала', там увидите, как думают в Европе о казанских ориенталистах, богатых своими знаниями, но издающих свои дельные сочинения без шума, без неистовых возгласов, которыми ныне прочие хотят поддержать свои сочинения по части Востока' {'Отечественные записки', т. 9, 1840.}.
Но, несомненно, самым крупным и наиболее авторитетным русским китаеведом и XVIII, и первой половины XIX столетия был Иакинф Бичурин.
И. Щукин, биограф Иакинфа, лично знавший его, отмечал, что 'о. Иакинф был роста выше среднего, сухощав, в лице у него было что-то азиатское: борода редкая, клином, волосы темно-русые, глаза карие, щеки впалые и скулы немного выдававшиеся. Говорил казанским наречием на о; характер имел немного вспыльчивый и скрытный. Неприступен был во время занятий; беда тому, кто приходил к нему в то время, когда он располагал чем-нибудь заняться. Трудолюбие доходило в нем до такой степени, что беседу считал убитым временем. Лет 60-ти принялся за турецкий язык, но оставил потому, что сперва должно знать разговорный язык, а потом приниматься за письменный. Так по крайней мере он говорил. Любил общество и нередко ночи просиживал за картами, единственно потому, что игра занимала его. Долговременное пребывание за границей отучило его от соблюдения монастырских правил, да и монахом сделался он из видов, а не по призванию' {'Журнал Министерства народного просвещения', 1857, сентябрь, с. 125.}.
Изучением китайского языка и иероглифики в Пекине Иакинф занимался с поразительной энергией, самозабвенно, создав наиболее полный тогда словарь, который собственноручно переписывал четыре раза. Император Карл V как-то сказал, что, изучая новый язык, мы приобретаем и новую душу. Пожалуй, не новую душу, а ключ к проникновению в духовный мир другого народа. В овладении языком и письменностью Иакинф справедливо усматривал наиболее верный способ ознакомления с богатейшими китайскими источниками — книгами и материалами по истории, географии, экономике, социальному устройству, культуре. Он хорошо понимал, что каждый народ имеет свои корни, которые часто уходят в глубь веков. Они нередко создают облик народа, его историческое лицо. Иакинфа все более увлекало стремление познать условия, обстановку, историческую атмосферу, которая настраивается не один век, и лучше понять современную ему жизнь 'Поднебесного царства', как назывался тогда Китай.
В Пекине Иакинфом были написаны важнейшие монографии, подготовлены материалы основных его трудов, которые затем увидели свет на родине. Сверх того он привез с собой в Россию в 1821 году уникальное собрание китайских книг весом около четырехсот пудов. В этом обнаруживалось неукротимое существо научной деятельности исследователя, патриотического его служения Отечеству.
Отдавшись всецело научным интересам, Иакинф, по всей видимости, перестал заниматься духовной миссией и монастырскими делами. Тем более что русское правительство, озабоченное событиями 1812 года, предало забвению помощь миссии, что обрекло ее персонал на жалкое существование.
В книге 'Китайцы и их цивилизация' И. Коростовец отмечал, что, поглощаемый разнообразными учеными трудами, Иакинф мало обращал внимания на доверенную ему православную паству и на жизнь и времяпрепровождение своих подчиненных, которые предавались бездействию или убивали время не совсем по-монашески — азартными играми и возлияниями Бахусу. Поведение миссионеров привлекло внимание китайского трибунала, который обратился с жалобой к иркутскому губернатору, обвиняя студентов миссии в 'лености, пьянстве и распутстве' {Коростовец И. Китайцы и их цивилизация. СПб., 1898.}.
В свете этого иронией представлялась врученная Иакинфу в Иркутске инструкция с наставлениями начальнику миссии и правилами поведения свиты. Они были кратки, но выразительны: 'Оным иеромонахам и иеродиакону по имеющимся тамо Российского народа людем отнюдь не ходить и от того их воздерживать, а ежели по необходимости какой быть у кого и случится, то б отнюдь никогда пьяни не были, и от оного всячески воздерживались, наглостей же, ссор, драк, бесчинств и кощунств между собою и ни с кем отнюдь не чинили, и тем нарекания и бесславия Российскому двору и народу не наносили. Когда же случится вытти кому в город, то б по улицам шли чинно и порядочно, от сторонних дел уклонялись и без причины нигде не останавливались'.
Словно злой рок преследовал Иакинфа, играя его судьбой. Но человек часто держится тем, что не знает своего будущего. Возвращение на родину оказалось для него трагическим. По доносу иркутского губернатора и архимандрита Петра Каменского, сменившего Иакинфа в Пекине, он был обвинен в допущении беспорядков в миссии, предан церковному суду и сослан пожизненно, с лишением сана, в Валаамский монастырь за 'небрежение священнодействием и законопротивные поступки'. Но ни синодское отрешение инока, ни суровое его заточение не способны были отлучить Иакинфа от научных занятий, которые он продолжал еще более яростно. Он был не из того дерева, что податливо гнется.
Ценнейшие его труды и блестящее знание китайского языка, однако, заставили властителей освободить его из ссылки, где он пробыл около пяти лет. В 1826 году Николай I высочайше повелел: 'Причислить монаха Иакинфа Бичурина к Азиатскому департаменту'. Похоже, что слишком нуждалось в нем министерство иностранных дел. Жительством ему, как монаху, была определена Александро-Невская лавра, но и здесь он продолжал свои синологические исследования и сочинения.
Крупный востоковед и историограф Н. И. Веселовский писал о деятельности Иакинфа: 'С этого времени (1826 г.) начинается его неутомимая литературная деятельность, изумлявшая не только русский, но даже и иностранный ученый мир'. Клапрот (немецкий востоковед. — Н. Ф.) прямо высказывался, что 'отец Иакинф один сделал столько, сколько может сделать только целое ученое общество'.
Иакинфом Бичуриным внесен значительный вклад в изучение Монголии, благодаря чему ему заслуженно принадлежит выдающаяся роль в истории русской монголистики первой половины XIX века. В 1828 году он опубликовал свои 'Записки о Монголии', в которых ввел в научное обращение новые китайские источники по монгольской истории, а также обработал и перевел эти источники с китайского языка на русский. Благодаря трудам Иакинфа отечественное монголоведение получило дальнейшее развитие.
Вышедшие вскоре его многочисленные монументальные труды по Китаю и другим странам Дальнего Востока далеко опередили по охвату материала и интерпретации работы современных ему авторов в России и Европе. Высоким признанием научной ценности исследований Иакинфа явилось четырехкратное присуждение ему Демидовской премии. За выдающиеся успехи в области востоковедения Иакинф был избран в 1828 году первым членом-корреспондентом Российской академии наук, а в 1831 году — действительным членом Азиатского общества в Париже.
Ведущая роль Иакинфа в мировом китаеведении была фактом бесспорным. Синологические его работы широко переводились на различные европейские языки. В 1830 году на французском языке вышло его 'Описание Тибета', а затем 'Записки о Монголии' были, переведены на немецкий язык.
Иакинф исходил из необходимости введения в научное обращение сведений восточных источников, непременного использования документального текста, обоснования авторских обобщений и выводов на сведениях подлинных исторических и литературных памятников, а не ссылками на недостоверные данные или суждения эфемерных авторитетов.
Обнаружив разногласия в европейских источниках по вопросу исторического освещения Центральной Азии, Иакинф указывал на то, что западноевропейские ученые вначале основывались на трудах греческих историков и географов, а затем лишь начали разрабатывать и китайские источники. Этим и объяснялось то, что западноевропейские ученые предпочтение отдавали грекам и 'единогласно заключили, что китайцы по своему невежеству перепутали древнюю историю Средней Азии' {Бичурин Н. Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, т. 1, с. 10.}. Иакинф, однако, доказывал, что если читать 'китайскую историю в подлиннике, притом без предубеждения против азиатского невежества', черпать сведения без искажения и полностью, то китайские источники могут значительно пополнить и прокорректировать греческие сочинения. Из этого понимания и вытекало заключение Иакинфа, что 'европейцам есть, чему научиться у китайцев'.
Благодаря строгой взыскательности к научным трудам Иакинф снискал заслуженное уважение в глазах отечественных и зарубежных исследователей.'…Не должно ли сказать, — писал Н. Полевой, — что о. Иакинф должен быть поставлен в пример всем нашим литераторам и ученым людям' {'Московский телеграф', 1828, февраль, с. 533.}.
При всей его энциклопедической образованности и прогрессивности взглядов, Иакинф, однако,
