Слабостью Демосфена было то, что у него слова бежали впереди дел, но это же было и его силой и помогло ему стать первоклассным оратором. Это он вдохновил эллинов на битву с македонцами и, увлеченный своим красноречием, ринулся в бой. Но тут же спохватился и ринулся обратно, потому что на щите у него было написано: «В добрый час!» — и он старался избегать недоброго часа.

Война кончилась, но добрый час еще долго не наступал. Страну одолевала коррупция, и у Демосфена опять слова побежали впереди дел. Он публично призвал организовать расследование, строжайше наказать преступников, — а когда расследование было проведено, главным коррупционером оказался он сам. Такая вот неприятность.

Сев в тюрьму, Демосфен сразу взялся за работу. Он готовил слово к тюремщикам, призывая их принять активное участие в его побеге. Сила слова его была такова, что тюремщики сами сели в тюрьму, а его выпустили на свободу.

Демосфен бежал. Он очень быстро бежал, но в дороге его все же догнали, и ему пришлось употребить все свое красноречие, чтобы его преследователи стали его сообщниками и, тепло с ним простясь, пожелали ему счастливого бегства.

Он удалился в изгнание и оттуда наблюдал за событиями в родных местах, благо изгнание было рядом. Из изгнания он обращался к землякам, воспламеняя их на дела, о которых сам не имел понятия. Он так хорошо это делал, что его с почетом вернули на родину, заплатили за него крупный штраф, от которого он скрывался в своем изгнании, и назначили на такую должность, что он мог бы сделать очень много, если б у него слова не бежали впереди дел.

Потом опять была война, и напутствие «В добрый час!» отвернуло Демосфена от этого недоброго часа. Он уже не ждал ничего доброго ниоткуда и просто бежал — и впереди дел, и впереди слов, а под конец и впереди самой жизни. В укромном месте, чувствуя себя в безопасности, он принял яд и побежал впереди жизни, а жизнь за ним бежала и кричала: «Куда же ты, Демосфен?» Она кричала: «Вернись, Демосфен!» — но он так далеко убежал, что не было ни сил, ни желания возвращаться.

Жена Пигмалиона была худышка и коротышка, невыразительная в тех местах, где женщине положено быть выразительной. Из всего, что может у женщины выступать, у нее выступали только лопатки и ключицы.

Но Пигмалион гордо смотрел на дело своих рук. Он сказал, что никогда не добивался такого блестящего результата.

— А где ее… бюст? — спросил один из гостей.

Пигмалион подмигнул и показал на стенку.

— А эти… бедра… так, кажется, они называются?

Пигмалион подмигнул и показал на стенку.

Он так подмигивал, что гости тоже стали перемигиваться: видать, Пигмалион вылепил кого-то на стороне. И даже не на одной стороне, учитывая убогие формы его супруги.

— Мы с мужем хотим сделать выставку. Мы еще ни разу не выставлялись, все даже удивляются, — улыбнулась жена, но улыбка получилась жалкая, вымученная. А как еще женщина должна улыбаться, если муж лепит кого-то на стороне?

Пигмалион продолжал подмигивать и показывать на стенку. Гости посмотрели на стенку. Она была вся увешана грамотами.

За экономию на бедрах. За экономию на бюсте. За экономию на лебединой шее и жемчужных зубах…

И над всем этим — такие знакомые, такие выстраданные слова:

«Экономика должна быть экономной».

Один советский человек жил в третьем веке до нашей эры. Звали его Люй Бу-вэй, и жил он в Китае, где вся власть принадлежала не советам, а императорам, то есть, по сути, в нем не было никакой советской власти. А как жить советскому человеку без советской власти? Ведь советский человек больше всего уважает власть.

Жил бы Люй Бу-вэй в советской стране, он был бы большим советским человеком. Но он жил в стране, где вся жизнь человека укладывалась в формулу: «товар — деньги — товар». Или, при недостатке товара, в формулу: «деньги — товар — деньги».

Нам эти формулы знакомы. Мы выросли в стране, где обычный капитал заменен «Капиталом» в кавычках. И мы всегда испытывали трудности с товаром. С деньгами тоже, но с товаром в еще большей степени.

Люй Бу-вэй, как советский человек, тоже испытывал трудности с товаром. И он придумал новую формулу. Нашу формулу. «Деньги — власть — деньги» и «власть — деньги — власть». Потому что власть тоже дает деньги. Иногда очень большие деньги. Значительно большие, чем товар.

Все свои деньги Люй Бу-вэй вложил в одного малыша, которого решил сделать императором. И сделал его императором. То есть вложил свои деньги во власть. И впоследствии получил от них очень большую прибыль.

И это было по-советски. Потому что формула «деньги — товар — деньги» в советской стране существует только для чтения, а для обогащения существует формула «деньги — класть — деньги», а особенно «власть — деньги — власть».

Потому что власти в этой стране много, а денег мало, сколько бы их ни печатали.

Император Цинь Ши-хуанди захватил много территорий, а потом, чтобы сохранить их за собой в вечном пользовании, взял да и отгрохал Великую Китайскую стену. Была у него еще мысль отгородиться от внешних влияний, потому что население постоянно сравнивает свою жизнь с тем, как живут за рубежом. Некоторые даже норовят улизнуть за рубеж, вот тут-то стена первое дело. Хорош еще железный занавес, но в то время железный век только начинался, с железом было плохо, так что пришлось ограничиться Китайской стеной.

Отгородившись в пространстве, Цинь Ши-хуанди стал думать над тем, как бы отгородиться еще и во времени. Ведь у китайцев большая история, и о ней написано довольно подробно. А если начать сравнивать, как было раньше, с тем, как стало сейчас, можно тоже прийти к нежелательным выводам.

И Ши-хуанди повелел сжечь все, что было написано до него, а уже с него начинать китайскую историю.

Китайцев это смутило. Они не хотели отдавать свою историю. Территорию еще ладно, хотя и ее не хочется отдавать, но отдавать историю — это уже самое последнее дело. Настоящие патриоты не отдают ни территории своей, ни истории.

Когда сжигали книги, четыреста шестьдесят мандаринов бросились в огонь, чтобы разделить судьбу своей истории. Горели все вместе, вспоминая более благоприятные времена, когда можно было книги читать, а не гореть с ними в общем пламени.

Но и после императора Ши-хуанди китайскую историю не оставляли в покое. Сначала любители