До чего наши шутки похожи на правду! Посадить их рядом — ну прямо как две сестры. И каждая может довести до слез, хотя слезы при этом разные.

Кто-то при дворе пустил слух, будто Иван Третий, великий князь, собирается засадить брата Андрея в темницу. Андрей кинулся к брату, а тот и знать ничего не знает. Опомнись, говорит, Андрюша, приди в себя, как я могу засадить родного брата в темницу?

Стали выяснять, откуда такие сведения. Пошли по цепочке и вышли на Татищева, слугу великого князя. А куда цепочка от Татищева? А никуда. Это он просто так пошутил, чтоб было смешнее.

За такие шутки положено вырезать язык, но великий князь опасался, как бы при дворе не подумали, будто он не понимает шуток. И дал команду язык Татищеву не вырезать, а просто посоветовать держать его за зубами.

Однако ему не давало покоя: с чего это Татищев так пошутил? На какое-то время забудет, а потом опять ударит топором в голову: ну что за дурацкая шутка? Вроде и не шутка. Уж больно серьезная.

И в одну прекрасную ночь за князем Андреем пришли, заковали в цепи, бросили в подземелье крепости. Шутка, выходит, оказалась правдой.

Заточили князя Андрея на вечные времена, но из всей этой вечности он прожил только полтора года. Великий князь очень убивался. Он ведь был человек добрый, да и шутки отлично понимал. Одного не мог понять: почему они так похожи на правду?

Ну прямо как сестры. Посадишь рядом — не различишь. Потому они и сидят рядом. И в темницах, и в застенках, и в каторжных лагерях — всюду шутка сидит рядом с правдой.

Очень Москве не терпелось иметь в князьях Ивана Грозного. Поэтому еще до Ивана Четвертого Грозным стали называть его деда. Ивана Третьего — тоже Васильевича, но не того, от которого вся Русь в обмороке лежала.

Иван Васильевич Третий был не очень грозный по характеру, и ему все время напоминали:

— Да будь же ты грозней, будь грозней!

Но однажды и его довели. До того довели, что он изломал и истоптал портрет самого Ахмета, великого хана всея Руси, и при этом заявил, что поступит так и с Ахметом, если он не уберется из нашего отечества. Потом поостыл, конечно, попросил извинения, но тут Ахмет вовсю разгорячился. Поднял свою орду, пошел войной на Ивана Третьей. Видно, не считал его таким уж грозным.

Сошлись на реке Угре. На левом берегу наше войско, а на правом татарская рать. Надо бы наступать, но никому не хочется. Татары ищут причин, чтоб не форсировать речку, наши применяют будущую кутузовскую тактику: ждут, когда противнику надоест и он сам по себе уберется восвояси.

Переругиваются через речку, благо она узенькая. Вот погодите, мол, ударят морозы, мы на этой речке устроим вам Чудское озеро. А татары отвечают: ждите нашествия с минуты на минуту.

Зима наступила. Замерзла Угра-река. Вот теперь можно повоевать на льду, но никому не хочется.

Наши даже отступили, чтоб укрепить тылы. А потом отступили еще — чтоб тылы тылов были прочнее.

Татары подумали, что это какая-то военная хитрость, и бросились бежать. Наши, увидев, что татары бегут, решили, что это у них такая наступательная тактика, и тоже побежали. Татары еще больше припустили, увидев, что наши бегут. Так быстро бежали, что убежали с нашей земли, и на этом кончилось татаро-монгольское иго.

Быть выдающимся деятелем вовсе не означает что-то делать. Когда к польскому королю Казимиру Ягеллончику обратились новгородцы за поддержкой против Москвы, Ягеллончик не отказал, но при этом не ударил пальцем о палец.

И этим способствовал воссоединению Новгорода и Москвы в единое государство.

И когда тверичи обратились к Ягеллончику за поддержкой против Москвы, Ягеллончик тоже не отказал, но при этом не ударил пальцем о палец.

Чем способствовал воссоединению Твери и Москвы в единое государство.

Так кто же способствовал объединению русских земель в единое великое государство?

Ягеллончик. И он же помог освобождению этого великого государства от татаро-монгольского ига. Потому что когда татары обратились к Ягеллончику за поддержкой против Москвы, что сделал Ягеллончик?

Вот именно. Он не отказал, но при этом не ударил пальцем о палец.

Когда евреев изгоняли из Испании, очень кстати подвернулся Колумб, который не замедлил открыть Америку, найдя наилучшее решение еврейского вопроса.

Еврейский вопрос есть всюду, где есть евреи, потому что надо же кому-то нести ответ. А кому хочется нести ответ? Поэтому евреи на вопрос отвечают вопросом.

Было время, когда страны не спорили из-за Колумба. Где он родился, где женился, это им было все равно. Италия охотно уступала его Португалии, Португалия — Испании, а Франция и вовсе понятия о нем не имела.

Потому что Колумб тогда был живой, а живые не пользуются таким уважением. Весь почет принадлежит цивилизации мертвых.

Если б мертвые могли обойтись без живых, какая б у них была замечательная цивилизация! Ничего житейского, мелкого, суетного, что отвлекает живых от великих дел, — одни эпохальные дела, бессмертные свершения.

Но мертвым для их бессмертия нужны живые. Чтобы их заслуги посмертно признавать. Не было б на земле живых, кто сегодня спорил бы о праве быть родиной Колумба?

А так — спорят. Италия с Португалией, Испания с Францией. Даже Америка, которую он открыл, и та выдвинула собственную гипотезу. Дескать, Колумб сначала родился в Америке, потом из нее уехал, а уже потом вернулся и ее открыл.

Одна Россия не претендует на то, чтоб быть родиной Колумба. Россия не знает, куда своих колумбов девать: то ли их сажать, то ли выдворять, чтобы уже потом вести спор о праве быть родиной своих