– Она еще не родилась в то время.

Наташа несколько мгновений молча смотрит на мать, точно о чем-то думает.

– А дядя Петя был?

– Петя был; он уже учился тогда в гимназии и только на лето приезжал к нам. Такой кургузый был, краснощекий и перед нами, девочками, ужасно важничал своим мундиром! А раз он нашалил что-то и с него в наказание сняли мундир, и он целую неделю ходил в курточке и панталонах. То-то уж мы над ним смеялись – за все его важничанье ему отплатили.

Наташа задумчиво смотрит куда-то вдаль.

– Как странно, – тихо говорит она, – дядя Петя, и вдруг в курточке, тети Лизы совсем не было, а теперь есть… Тебя, мама, сначала тоже не было?

– Конечно, мой ангел.

– И папы? И бабушки?

– И папы, и бабушки…

– А было когда-нибудь, что совсем, совсем никого не было?

– Да, девочка, сначала и земли не было, и людей не было, Бог потом все сотворил; вот будешь учиться, все узнаешь.

– Где же все это, мамочка, было?

Часто Наташа задает такие вопросы, на которые Марья Сергеевна не всегда находит ответы.

– Ну, слушай дальше!

Но у Наташи уже образовался свой ход мысли, и вопросы интересуют ее теперь больше рассказов о тете и бабушке.

– Ну, а вот дедушка был, а теперь его нет! – восклицает она, по-видимому, все еще занятая своими мыслями.

– Дедушка умер и пошел к Богу!

– К Богу, это на небо, значит?

– На небо.

– Мама, как же говорят: Бог далеко и высоко; ведь он же на небе, а ведь небо видно, а если что далеко, так нельзя видеть. Как же это?

– Бог везде, милая, и на небе, и на земле. Не прерывай же меня, если хочешь слушать.

– Ну, хорошо, хорошо, не буду, рассказывай, мамочка, дальше.

Но через минуту она опять прерывает мать.

– Мама, на небе никогда никто не был?

– Никто.

– И никак нельзя попасть?

– При жизни нельзя, а после смерти все, кто праведно жили, там будут.

– Там, мамочка, верно, очень хорошо. Ты, мамочка, не знаешь, как там? – задумчиво моргая глазами, говорит она.

– Этого никто, дитя мое, не знает.

– Ну, хоть немножечко не знаешь ли?

– Да слушай же, Наташа, а то я перестану.

– Нет, нет, мамочка, я не буду больше, ни одного словечка не буду.

Марья Сергеевна опять начинает прерванный рассказ, Наташа мало-помалу входит в него и снова интересуется бабушками и тетушками, но вдруг она начинает хохотать.

– Чего ты? – удивляется Марья Сергеевна.

Но Наташа заливается раскатистым хохотом и даже не может говорить.

– Я, мамочка, все думала, какая это бабушка маленькая была, и вдруг она показалась мне!.. Смешная, смешная такая, лицо старое, как теперь, и очки также, а платьице коротенькое, и сама маленькая, и панталончики…

Марья Сергеевна невольно улыбается: бабушка в таком виде кажется и ей ужасно смешною…

– И вдруг, мамочка, ее мама на нее рассердится и велит ее высечь!

И Наташе так живо представляется картина, как секут бабушку, что она начинает даже захлебываться от хохота. Марье Сергеевне и самой смешно, но она старается внушить дочери, что над старшими смеяться грешно.

– Как нехорошо, Наташа! – говорит она, стараясь сказать строгим голосом. – Я рассержусь на тебя.

– Ну, мамочка, мамуся, милая, не надо, ведь это же смешно, правда ведь смешно? Да?!

– Ну, полно, полно.

Но через мгновение она стихает и опять задумывается о чем-то.

– Мамочка, ведь все люди должны быть сначала маленькими?

– Конечно, все.

– Ни одного не было прямо большого.

– Ни одного!

– А потом стариками? Да?

– Да, если доживут!

На минуту воцаряется тишина. Наташа о чем-то думает. Марья Сергеевна считает крестики своего узора. Наташа сбила ее и со счета, и с нити рассказа.

– Я вдруг старуха, а бабушка маленькая – как странно! – задумчиво начинает Наташа опять. – Мама, а какая я буду старухой? А? Посмотри, такая? Да? Похожа?

Она морщит всю свою мордочку и выдвигает вперед нижнюю губу, стараясь изобразить на своем лице старческую физиономию.

– Похоже?.. Мамочка, смотри! – говорит она, шепелявя и тряся головой…

Марья Сергеевна не выдерживает и, взяв ее головку в обе руки, нежно целует ее в сморщенный носик. Наташа обхватывает ее руками и прижимается к ней.

– Ты тоже, мамочка, старухой будешь?

– Тоже!

– Неправда! Ты красавица, ты всегда красавицей будешь! Да, да! Скажи да, мамочка! Пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты старухой была.

– Ну да, да! Я еще не скоро старухой буду, не бойся!

– Нет, совсем не надо!

– Совсем нельзя.

Наташа внимательно и задумчиво рассматривает лицо матери, лаская его руками и целуя ее глаза, лоб, щеки и рот.

– Ну, хорошо, будь старухой, только не скоро, очень не скоро; вот что, вместе со мной, когда я буду старухой, тогда и ты, хорошо? Ах, мамочка, как это смешно будет: мы будем две бабушки, старенькие, седенькие такие…

Марья Сергеевна смеется:

– Ох, уж, действительно, это очень не скоро! Когда ты бабушкой-то будешь, меня и на свете тогда не будет.

– Как не будет! – огорчается Наташа. – А где же ты будешь?

– Где? Умру, как дедушка.

– Мамочка!

И Наташа с громким криком бросается к матери и обхватывает ее руками, прижимаясь вся к ней, точно боясь, что Марья Сергеевна сейчас же уйдет от нее. Смерть матери так страшно пугает ее, кажется ей такою ужасною и невероятною, что она тут же начинает плакать. Марья Сергеевна, встревожившись ее слезами, нежно утешает ее, но девочка, прижимаясь к ней ближе, горько всхлипывает:

– Я не хочу… Не надо… Мамочка, милая… Пожалуйста… не надо…

– Да нет, глупенькая; ведь это не скоро еще будет…

– Совсем, совсем… не надо… я не хочу…

– Ну, хорошо, хорошо, мордочка моя, совсем не умру.

– Мы вместе… вместе, в одну минуту… пожалуйста, мамочка… да?.. Хорошо?