ключ из кармана, открывают засовы и замки, откидывает засовы, пролазит в избу, остается там на несколько мгновений и снова появляется снаружи, с сияющей улыбкой, всколоченными волосами, пиджак и рубашка расстегнуты, грудь гордо выпячена вперед.

Внезапно мне кажется, что он стал в несколько раз выше.

Осенний, залитый солнцем лес, падающие листья, бескрайняя уединенность, низкая изба...

Наружу вытягиваем два больших массивных стула, круглый, тяжелый стол, пестрая, веселая скатерть взметается над ним, и внезапно... все вокруг нас смеется. И маленькая хижина, которая была так неприметна и едва ли хотела отличаться от леса, сияет, и из окон, которые теперь широко открыты, она смотрит на нас как верная заботливая мать, как будто она долго, уже очень долго ждала и высматривала нас.

В избе две комнаты. В одном углу стоит похожая на камин печь из обожженной глины, в середине висит керосиновая лампа, на столах стоят массивные деревянные подсвечники, в которых еще находятся полуобгоревшие, толстые свечи. Илья зажигает обязательную лампаду перед иконой, и мы долгое время стоим у нее.

Во втором помещении широкие деревянные топчаны. На них разложены подушки и перины.

Все свидетельствует о большой заботливости, все изготовлено искусными руками, у которых когда-то было время и досуг. Обо всем побеспокоились, ни о чем не забыли. Даже целые оконные рамы, запасное стекло, вторая дверь, начатые стулья и стенная доска стоят в углу. Несколько тяжелых железных засовов, завернутых в смазанную жиром газетную бумагу, тоже приготовлены. В шкафах лежит не только посуда, но и белье, несколько крепких рубашек, полотняных брюк, портянок для ног. Пол настолько чист, как будто его только что подмели.

- Все это я сделал совсем один, все, что ты здесь видишь. Множество раз приходил я сюда, иногда еще с другой лодкой на буксире за моей, с большим трудом волочил я их обе по земле, пока не собрал все так, как ты сегодня это видишь. Я целое лето ставил избу, а потом зимой я положил пол и смастерил мебель. Это была прекрасная работа, Федя! Теперь вот она стоит, моя изба!

Как рука любящей женщины скользит по голове мужчины, так и крестьянин касался и показывал мне произведение своих рук, которое он создал из ничего.

Наивысшее благо человека – это не работа, а возможность увидеть ее конечный результат, как бы он ни был примитивен.

- Как ты попал в эту местность? – спрашиваю я.

- Я однажды отправился на охоту от нашего охотничьего домика на острове в облюбованный лосями район. В тумане утра я увидел мощные рога. Они едва двигались, потому что были скрыты несколькими покрытыми мхом соснами. Я выстрелил слишком быстро. Меня уже на Японской войне наградили знаком за отличную стрельбу, но, я и сейчас этого не знаю, наверное, именно так и должно было случиться, я выстрелил и должен был идти за больным животным; оставленный кровью из раны след был слишком отчетлив. У меня не было времени, чтобы есть и пить. Лось шел через болото, как будто бы это была твердая земля, и, все же, я не мог дать животному околеть в лесу. Недалеко от этого луга я настиг и пристрелил его.

Я провел здесь несколько дней и стрелял только для того, чтобы получить только самое необходимое пропитание. Все прочее время я наблюдал за множеством дичи, которая резвилась беспечно в лесу и подходила прямо ко мне, не убегая прочь и совсем меня не боясь.

Людей тут тоже на многие версты нет. Никто не решится так просто целыми днями идти через море мха. Для наших охотников в этом нет смысла, потому что они и не предполагают, что этот лесной остров находится так далеко на севере, да и обратный путь с добытой дичью был бы для них слишком далек и слишком труден. Я поставил тяжелые железные запоры и засовы ради осторожности. Наверное, потому что я подумал, что вдруг все-таки кто-то, как я, придет сюда, тогда он не должен добраться до моего добра, я ведь его не украл.

Утром мы вышли в лес.

Насыщенная зелень елей и кедров, от самого светлого до самых темных цветов, рядом с ними светлые стволы берез с листьями всех оттенков чистого золота окружали нас всюду, где мы шли.

Шипение и бульканье глухарей и тетеревов становится все громче. Я смотрю на кусты. Там сотни этих больших птиц, которые пасутся вместе. Они ищут ягоды, насекомых, расклевывают иглы лиственниц и сосен.

Тихо мы подкрадываемся дальше. Кричит ворон. Он уселся на высокую крону дерева и оглядывает окрестности, наверное, чтобы высмотреть себе приятеля.

- Если ворон кричит, то скоро придет мороз, – говорит охотник.

Мы добрались до озера. С возвышенности, на которой лежит лес, мы смотрим вниз на него.

Теперь первый солнечный луч пронзает туман, и внезапно лес оживает во всех его трудно определимых цветах. Тихое дуновение колышет кроны деревьев, они шумят, медленно падают березовые листья к нашим ногам, касаются нас, присоединяются к другим. Они похожи на золотые дукаты. Голоса птиц звучат громче, веселее. Теперь все вокруг гогочет, свистит, щебечет, кричит, крякает, поет и кудахчет в разноголосице.

Над водой слышно кряканье водоплавающих птиц. Оно стало таким громким, что мы едва можем разговаривать.

На берегу выходит мощный лось. Он останавливается и замирает. За ним следует целое стадо. Их седые уши шевелятся. Старые лоси хитры, робки и осторожны, более молодые животные и лосята, напротив, доверчивы.

«Ёа, ёаааа, ёааа...», звучит боевой призыв лося. Снова и снова кричит он и смотрит на воду и лес.

Спокойно, без поспешности, без вызова на бой, не думая о своем окружении, выходит еще и медведь. Пронырливость и хитрость проблескивают из маленьких глаз. Он обнюхивает кусты и уже сейчас предусмотрительно осматривает окрестности для выбора берлоги на зиму. Он грызет гриб, чавкает и глотает ягоды, трясет круглой головой, прыгает и подскакивает озорно, смотрит своими сверкающими глазами снова на солнце, трет лапой свои маленькие, круглые уши, что-то негромко ворчит и тяжело ступает дальше. Довольно долго еще слышны обыкновенные крики птиц, которые выдают охотнику приближение медведя, как ветви трещат за тяжелым животным, тогда снова наступает спокойствие.

Кружа кругами и внимательно осматриваясь, появляется чернобурая лиса, полная вожделения присматривается она к серым гусям и уткам, которые, однако, уже давно покинули защищающий камыш и объединились в плотную стаю на свободной воде.

Прибегает веселый бурундук – земляная белка. Он таскает сочные кедровые орешки в свою кладовую на зиму.

Вдруг пролетают снежные гуси, несколько раз кружатся они вокруг озера, с противоположного направления появляются утки-морянки, шилохвости, широконоски, нырки и чирки-трясунки, они опускаются на воду, чтобы вскоре после этого взлететь снова. И внезапно поднимаются все больше и больше стай водоплавающих птиц, все они теперь летают вперемешку, кричат, кудахчут. Над водой, в воздухе, все небо полно птиц с оглушительным шумом, тучами порхают они, тысячи и тысячи жужжат в воздухе, снижаются к воде, снова и снова поднимаются, кружатся вокруг.

Лишь очень немногим людям довелось слышать эту симфония неприкосновенного девственного леса в глубокой Сибири.

Незабываемые дни посреди уединенности. Каждый день похож на другой, и, все же, внутреннее переживание тишины и полной уединенности снова и снова оказывается новым и большим.

Внимательно вслушиваемся в лес, и в то же время вслушиваемся внутрь самого себя.

Раннее утро. Шаг за шагом иду я по мягкому болоту. Там, где светятся желтые, покрытые светлым мхом места, там подстерегает смерть – это «окна» необъяснимой глубины, в которых человек и животное безнадежно утонут.

Моя правая рука держит ружье. Всюду я вижу свежий помет лосей.

Внезапно туман разделяется, и я в непосредственной близости, рядом с синеватыми тенями трех кривых болотных сосен и нескольких маленьких березок, вижу лося. Он не замечает меня, ветер дует благоприятный, и я слышу шелест и сопение.