Еще издали в ноздри бил едучий запах гари. Над заводом стаей метались вороны, истошно орали. Первый же встречный мужик в страхе сообщил:

— Тати ночью красного петуха пустили. Особняк-то и заводское управление до тлов погорели. Сказывают, Еремка Демин орудовал, что в бегах скрывается. Гиль-то в одном исподнем выскочил. — Мужик оглянулся. — Мы полегоньку подпихивали его к огню, да не захотел. Приказчики-то ему лошадей, он в телегу и в чем был — в Чермоз. Сейчас солдатики нагрянули, допрос ведут… Ой, что-то будет?

Он поглядел на небо, быстренько покрестился и вдруг, подмигнув Екиму, быстро побежал в гору к лесу.

Рудознатцы подходили к дымящимся развалинам. Огня уже давно не было: насытясь, он угас; но душный чад все еще курился над головнями, струился из черного провала, уходящего глубоко под землю. В чудом уцелевшей ипановской избе вел допрос капитан, старый служака, повышенный в чинах за темные и мокрые делишки. Солдаты в грязных треуголках и засаленных париках караулили дверь, толпились перед избою.

— Ну, как золотишко-серебришко? — спросил капитан, когда рудознатцы вошли в избу. — Плывет в руки?

— Благодаря стараниям сих гвардейцев, — чуть повысив голос, ответил Гладков, — обнаружены в Кизеловских дачах весьма полезные отечеству богатства.

Ипанов сидел тут же, глаза его были красны, борода свалялась, щека дергалась. При последних словах Гладкова он приподнялся, с надеждою глянул на советника. Тот покачал головой.

— А я, господин надворный советник, — четко произнес капитан, — получил из Санкт-Петербурга приказ, который гласит: ежели унтер-офицер Преображенского полка Данила Иванцов и фурлейт того же полка Еким Меркушев не обнаружат указанного ими же золота и серебра, почитать их обманщиками государя и под надежной охраной отправить в Пермь для подробного допроса. — Капитан протянул Гладкову бумагу.

Еким побледнел, кинулся к дверям, но солдаты преградили путь, набросили на руки веревки. Данилу тоже связали. Ипанов задохнулся, выбежал из избы. Гладков шагнул к капитану, заикаясь от волнения, сказал:

— Я протестую!

Капитан спокойно спрятал приказ, серые глаза его неожиданно поголубели:

— Не советую, господин… надворный советник. У нас имеются сведения, что унтер-офицер и фурлейт подбивали мужиков к бунту. В наше время заступаться за бунтовщиков все равно что добровольно принять яд. В Перми, если угодно, во всем разберутся.

— Я в этом убежден!

Капитан усмехнулся, махнул рукой, и Феофан с Дрыновым ввели костяного мужика, что подавал недавно Гладкову прошение. Приказчики, не скрывая торжества, оглядели рудознатцев.

— Вот и долетались, соколики, — сказал Дрынов.

Капитан неожиданно схватил костяного мужика за волосы, с силой ударил его лицом о стол. Мужик хрустнул, сплюнул кровь.

— Да что же это вы, ироды, делаете! — метнулся к столу Еким, но солдаты держали крепко.

— Не тужи, человече, — заговорил мужик, невнятно проталкивая слова разбитыми насквозь губами. — Подымемся силой великой, оденем нагих, обуем босых, накормим алчных, напоим жаждных, проводим мертвых — заслужим небесное царство…

— Ты его заслужил, — сказал капитан. — Заковать поджигателя!

Екима и Данилу вывели, посадили, как когда-то, в телегу, солдаты пристроились по бокам. Снова начинался путь из Кизела, снова теплилась в душе надежда, что, мол, разберутся, отпустят хотя бы в Юрицкое. Гладков обещал, что как только закончит описание месторождений, примчится следом. Аникита Сергеич Ярцов поможет, в Берг-коллегию и Нартову самому напишут. Медленно, отводя глаза, подошел Ипанов.

— Может, свидимся еще, — со слезами в голосе сказал он.

— Дай бог, чтобы ты вольную получил, — пожелал Еким.

— Немного уж осталось. Завершаю завод.

Впервые Ипанов поднял голову, вздохнул всей грудью, словно вышел уже из крепости, в которой пробыл долгие годы.

— Понужай! — крикнул старшой солдат, и лошади побежали.

Еким и Данила не оглядывались, руки и ноги словно налились свинцом. Кандалы капитан разрешил снять, зная, что рудознатцы до Перми доедут: от надежды не бегают.

Рудокопы и управляющий стояли на угорышке, махали руками. Гладков прятал за обшлаг бумагу, в которой Данила Иванцов написал, что без помощи Югова месторождения серебряных и золотых руд указать не может. Расписка эта могла пригодиться, если самого Гладкова вздумают обвинить в недостаточном тщании при поисках.

Вскоре Ипанов остался на угорышке один. Он мысленно следовал за арестантиками, веря, что скоро, совсем скоро проделает этот путь от Кизела до Перми, но приедет в губернский город не в оковах.

Иссиня-черная туча бесшумно надвигалась на Кизел с запада, неспешно раскручивая пепельные щупальца. Если бы Ипанов умел угадывать судьбу, он отшатнулся бы от этих щупалец, привязал бы к лесине крепкую веревку. Подобно рудознатцам, жил он одной надеждою на справедливость. Но Лазарев слал уже из Санкт-Петербурга приказание об отстранении Ипанова от строительства. Это был головной край тучи, заслоняющий отца от выстраданного и любимого детища.

Если бы Ипанов обладал даром провидения, он прочел бы на туче письмена, которые нарекали, что, когда отдаст уральский магнат свою душу сатане, в тот же год, что и обласкавший его Павел Первый, перейдет завод в руки Иоакима Лазарева.

— Слушай, Ипанов, — скажет Иоаким сгорбленному, поседевшему старику. — Если ты поведешь дело хорошо, я тебя отпущу на волю через шесть лет. Покойный брат мой простил тебе непристойности и зло…

Не знал Ипанов, что придется ему писать родственникам своим: «Обещают мне вольную в шестьдесят лет. Тут не о вольной думать надо, а о гробе и погребальных одеждах…» Не знал Ипанов, что, отпустив двух его старших сыновей, а потом и самого на волю, Иоаким Лазарев оставит в крепости его жену и остальных детишек.

— Гляди, — скажет Иоаким, — отпущу всех, если за каждого из них найдешь по одному месторождению железной руды.

Не ведал Яков Дмитриевич, что придется ему, разбитому ревматизмом старцу, бродить по долам и весям. Земля быстро откроет горюну свои клады, но через три дня после получения от Лазаревых вольной он навсегда закроет свои истекающие слезою глаза…

А пока царил еще над Кизелом Иван Лазарев, пока живы были манящие, как чаруса, надежды, пока телега с рудознатцами въезжала по горе в лес, а с запада двигалась черная туча, в которой Ипанов видел только отягощенные влагой и молниями, слитые вместе облака.

— Тэк-с… Крепостной статского советника Ивана Лазаревича Лазарева унтер-офицер гвардии его величества Преображенского полка Данила Иванцов, от роду тридцать два года… Крепостной того же владельца фурлейт упомянутого полка Еким Меркушев, от роду тридцать три года… За ложные показания против своего хозяина, за обман государственной казны…

Канцелярский ярыжка бросил читать, зевнул, почесал длинным ногтем затылок. За окном лил затяжной дождь, и вдоль улицы неслась бурливая река, обрызгивая подвальные окна грязными волнами.

Прислушиваясь к плеску воды, Еким и Данила сидели в каменном мешке, терпеливо ждали своей судьбы. Но длинная рука Лазарева накрепко заперла все выходы.

Тщетно надворный советник Гладков метался по канцеляриям и управам. Аникита Сергеевич Ярцов был переведен начальником канцелярии правления Екатеринбургских заводов, президент Берг-коллегии Андрей Андреевич Нартов был смещен и тоже ждал своей участи. Под руками Гладкова оказалась зловещая пустота.