— Да ведь и топтать-то нечего, не заметишь, — хитро мигнул Тимоха и, пятясь, отворил задом дверь.

— В кабаках и магазейнах свои глаза нужны, свои уши, — сказал Лазарев, доставая из сафьяновой коробочки щеточку для полировки ногтей. — Всякое воровство там оседает, как песок…

За дверью раздался шум, голоса, вбежал дюжий парень, придерживая челюсть, повалился в ноги:

— Кажни, хожяин, не даетша Вашька. Вше рыло шворотил.

— Вон, дерюжник!

Парень исчез, Лазарев отбросил кресло, сломал щеточку:

— Ты, Яшка, народ распустил. Смотри у меня! Отныне ставлю над тобой Гиля. Его власть!

Ипанов сдержался, поник плечами, твердил про себя молитву.

С топотом вошли четверо рудознатцев, поклонились. Ястребиным взором Лазарев оглядел их. Крепкие парни, добрыми солдатами могут быть в государыниной гвардии. В Санкт-Петербург таких сгоняют со всей России. Вон этот кудрявый, голубоглазый, и у царской опочивальни может караул нести. Лазарев про себя усмехнулся, вспомнив матушку императрицу. Постарела, ростом осела, а ездоков выбирает неутомимых… Подальше — тоже добрый гвардеец стоит. Русая борода кольцами, крупный прямой нос, только взгляд слишком темен, прямо, непугливо глядит. А вот этому, чернобородому и дремучему, только в корсарах быть. А глаза под бровями прячет. Верно, медвежатник. Рядом с ним жидкобородый здоровый парень, по виду пугливый, тихий. За него надо взяться. А впереди всех — невысокого роста, сухощавый, жилистый, тревогу не скрывает. Пустить завод — ив солдаты. Всех. Или тайком в Персию продать, незаконные торговые дела с которой у Лазарева давно наладились.

— Заворуи? — спросил Лазарев.

— Мы, хозяин, не воры, мы — рудознатцы, — с достоинством ответил сухощавый.

— Кто такие?

Сухощавый назвал всех. Гиль торопливо достал из кармана бумагу, приписал к Югову и Спиридонову остальных.

— Золото взяли?

— Неведомо нам, хозяин, о чем речь, — сказал русобородый. — Образцы мы передали управляющему Ипанову.

Моисей оглянулся на Екима, ободряюще кивнул. Распахнулась дверь, и четверо молодцов втолкнули связанного Ваську. Позади него высился Дрынов, скрипел зубами.

— На колена! — крикнул он.

— Веревки мешают. — Васька протрезвел, удивленно глядел на товарищей.

— Развяжите, — приказал Лазарев. — Утаил золото?.. В руднике сгною.

— А я проспиртованный. В долг гулял. — Васька догадливо и нагло глядел на заводчика, под рыжими усами пряталась ухмылка.

— С бабы его сняли, — злобствовал Дрынов. — Супротивство оказывал, троим назадпятки башку заворотил, одному бороду выдрал…

— Завидно, — обернулся Васька, — что у тебя не выходит?

— Запорю!

Приметив, что сухощавый дернул бунтовщика за рукав и тот сразу обмяк, Лазарев указал приказчику на дверь.

— Мосейка Югов, подойди. Запомни: от меня не спрятаться даже под землей. Суд мой самый короткий. Ты будешь за всех в ответе… Мне нужны только медные, а особенно железные руды, понял? Золота, серебра и каменного угля на Кизеловских дачах нет и не будет.

Моисей удивленно глянул на Ипанова, управляющий отвернулся, отступил в тень.

— Земли на Урале богатейшие, — с поклоном возразил Моисей. — Первые образцы мы доставили…

— Ослушания не потерплю. Отправлю в рудник, прикую к тачке.

Глаза Моисея повлажнели, рудознатцы молчали.

— Ты останься. — Лазарев сверкнул перстнями в сторону Югова. — Остальные — вон. И помните; язык можно вырвать раскаленными клещами.

Приказав удалиться Ипанову и Гилю, Лазарев открыл заветную шкатулку и придвинул к Моисею, искоса поглядывая на него. Тот даже зажмурился, до того нестерпимым показался блеск бесценного алмаза. Словно зачарованный, глядел рудознатец на его сбегающие грани, на тонкие переливы света.

Заводчик удовлетворенно захлопнул крышку.

— Твое счастье, что ты мне гораздо приглянулся… Есть ли на Урале подобные камни?

— Есть, — уверенно сказал Моисей. — Сам я не видал. По горным рекам Сылве и Чусве искать надо. А может, и на Кизеле алмазные трубки имеются. Знаю, подороже этого алмазы в земле нашей таятся.

— Отыщешь — озолочу. Вольную дам!

Лазареву показалось, что в умных карих глазах крепостного промелькнула усмешка.

— На колени, — повелел заводчик. — Благодари.

Моисей медленно опустился на колени.

— Встань. Будешь мне служить, никого из помощников твоих не трону. — Лазарев подтолкнул Моисея к дверям, недобро улыбаясь.

Опустив голову, крепостной вышел. Заводчик не допускал и мысли, что рудознатцы покорились. Пугачевский бунт, отодвинувший на несколько лет строительство Кизеловского завода, рассказы дворни и дворян, бежавших от казни озверелых толп, многому его научили. Покорный мужик топор за пазухой держит и достанет только для верного удара. И ни штыки, ни плети тут не помогут. Матушка государыня издала приказ о сожжении двора Пугачева в станице Зимовейской. Двор сожгли, пепел развеяли через палача, а самое место огородили надолбами и окопали рвом, оставя на вечные времена без поселения как оскверненное жительством на нем все казни лютые и истязания делами своими превзошедшего злодея. А народишко все разбоем живет. Надир-шах вырезал Дели. Давно самому шаху нет никакого дела до страстей земных, а столица Индии все шумит… Дворяне скоро завертывают рукава, надевают красный кафтан палача. Купцы же связывают людей цепями посулов, долгов, порук, суемудрия, стравливают их, тихонько убирая чужими руками тех, кто грозит их мошне. Мудр был Петр Великий, лаская купечество, даруя ему дворянские титулы. Матушке государыне, при всей ее образованности и гуманности, родовитые дворяне ближе. Ну что ж, пускай они толкутся у трона, трясут пустыми карманами, расхваливают себя, как менялы на восточном базаре залежалые тряпки. У Лазарева путь иной…

Лазарев потряс серебряный колоколец. Велел старшему приказчику разведать пути к шурфам и сравнять их с землей. Всех, кто, кроме этих пятерых, найдет уголь или золото, отправлять в рудники. За рудознатцами доглядывать, в лес не пускать. Моисейке Югову дать избу, особо за ним смотреть.

Дрынов с досадой помотал головой, будто сломавшись, дотянулся рукою до ковра:

— Дозволь доложить, хозяин. Из деревнишек, откудова мы герему, то бишь холопок на утеху позабирали, мужики дошли, просят девок обратно…

Черные брови Лазарева метнулись к переносью. Дрынов неподвижно ожидал.

— Сколько их?

— Трое ото всех.

— В рудники. Навечно!

Мешая русские, персидские, армянские ругательства, Лазарев чудесил в кабинете. У него и раньше случались приступы этой неуемной южной ярости, но теперь вспышка была особенно бурной. С трудом овладев собой и отбросив осколки битых безделушек, Лазарев опрокинул рюмку мадеры, нечаянно глянул в зеркало. Под глазами набрякли мешки, в волосах сквозила седина. И сразу почему-то вспомнился взгляд этого сухощавого рудознатца. Нет, не усмешка была в нем, а вызов, вызов ему, заводчику Лазареву, владетелю сотен крепостных душ, удачливому коммерсанту и вельможе российского двора. Такой же вызов был в глазах чернобородого ночного гостя…

Тайник работает безотказно. Но теперь не придется отрезать ковер. Придется отрезать языки, а то и головы.