Каштелянша смотрела на него с испугом; он продолжал:

— Притом у вас нет сердца.

— У меня нет сердца! У меня его слишком много! Я столько страдаю!

— Сердце вы имеете только для себя! Только для своего страдания. Головой вы страдаете больше, чем сердцем: чем грешили, тем болеем.

— Доктор! — воскликнула сердито женщина, — я вас пригласила для совета, а не за тем…

— Я и даю советы.

— Лекарство! Дай мне лекарство!

— Будет и лекарство, дайте посмотреть пульс. Он придержал ее за руку:

— Скверный пульс; вы сердитесь на свои глаза, на свою судьбу и немного на Аспазию.

— Вы это узнали от негодного ремесленника, который меня так рассердил.

— Я это знаю по пульсу. Но будем говорить о лекарстве. Вам надо любить, и все это пройдет. Сердце может образоваться и вы будете спасены; постарайтесь. Но прежде всего избавьтесь от сгущенного эгоизма, если можно. Все могущественные организмы, в силу общего закона, чем сильнее, тем больше подчиняются эгоизму. Эгоизм это инстинкт жизни и существования; чем больше, сильнее существование, тем больше в нем эгоизма. Но надо с ним бороться и переделывать его в человеческую любовь; распространить это чувство на людей. Избавитесь от эгоизма, и будете здоровы. Вам нужно любить — повторяю.

— Я вас не понимаю.

— Вы меня не понимаете! — Он улыбнулся. — Ну, я буду говорить более понятно. У вас есть мать.

Каштелянша в ответ на это побледнела и закрыла лицо руками.

— У вас есть сестра, — добавил доктор; — у вас есть отец.

— Доктор, кто вам это сказал? Кто вы?

— Доктор. У вас есть муж!

— О, муж! — женщина пожала плечами. — Такой муж!

— Он лишь слишком добр.

— Но кто вы такой? — воскликнула опять каштелянша. — Дьявол?

— Нет, только доктор. Вы жалуетесь на болезнь — скуку, на несносную жизнь, на внутреннее страдание. Почему же свой взор вы не направите на бедную, покинутую мать, нуждающуюся, забытую вами, которую вы оттолкнули? На сестру, которая почти в нищете? На седого отца, который протягивает за тобой руки в чужую страну, благословляя неблагодарное дитя?

— Доктор! — воскликнула испуганная каштелянша, всматриваясь в него все пристальней. — Я тебя знаю, я тебя видела, ты…

— Здешний врач, и мы совсем не знаем друг друга.

— О, можно с ума сойти! — хватаясь за голову, вскричала женщина. — Непонятно! Немыслимо!

— Полюби! — повторил Фантазус. — Отца, мать, сестру, мужа, кого-нибудь, но только люби другого, а не себя одну. Не считай себя лучше других за то, что Бог дал тебе красивые черные глаза и черную, как они, душу.

— Это какой-то сумасшедший! — перебила обиженная, но встревоженная Эльвира.

— Да, это все мне говорят, — спокойно ответил Фантазус.

— Кто привез этого господина? Кто его позвал?

Каштелянша позвала слугу и тот сказал:

— Люди указали его, как наилучшего врача; я думал…

— Отвезти его обратно! — гордо воскликнула женщина. Доктор молча поклонился; каштелянша бросила ему три червонца, робко смотря в глаза.

— Мой совет стоит по крайней мере тридцати или — ничего! — сказал Фантазус и собрался уходить.

Она быстро схватила мешочек и, сунув в руку старика, сама отступила.

— Будьте здоровы.

— Были бы вы здоровы! — ответил доктор,

Карета понеслась, и Фантазус уехал, с улыбкой поглядывая на мешочек и червонцы.

Войдя в комнату Ягуси, он нашел еще Тита у камина, облокотившегося и в раздумье, а Яна с дочерью в окошке, склонившихся друг к другу и нашептывающих друг другу сладкие слова юности.

— Слава Богу, двое здоровых, — сказал он войдя. — Ян спасен. И каштелянша тоже, — добавил он, наклонясь на ухо Мамоничу.

— Что же с ней?

— О, пустяки. Вспыхнувший эгоизм поразил место, где должно было быть сердце; прилив мысли и чувств в голову; воспаление, обычно бывающее у тридцатилетних дам. Мы называем его технически Febris climacterica, [29] так как обыкновенно болеют им дамы в возрасте от 28 до 30 лет.

Этим разговор кончился, и доктор повел всех в сад на реку. Там, указывая на усеянное звездами небо, с самым серьезным видом стал рассказывать о своих путешествиях по планетам и глубинам эфира.

— Представьте себе, — сказал он, наконец, — что однажды (у каждого имеются свои странности) мне захотелось непременно полететь выше, чем достигает человеческая мысль, в пределы небытия, за миры, за свет, в вечную ночь. А! Не смогу описать то, что я там видел! В этой темноте, в глухом вечном молчании, в абсолютном небытии смерть всецело охватила меня, я думал, что погибну, овеянный этой холодной и пустой атмосферой, уничтожающей все, что в нее попадет. К счастью, я был еще одной ногой в мире жизни и имел время из небытия отступить назад! Я только голову погрузил в него; еще до сих пор она у меня болит! А, а! Это ужаснее ада. Представьте себе молчание, темноту и пустоту, ничего и ничего! а среди этого существо, как я, живое и чувствующее, что никто его не видит, никто не слышит, что оно само пропало навеки. Да, это глупое любопытство едва меня не погубило, но я вовремя ушел назад.

Ян и Ягуся, слушая, вздрогнули.

— Но как мне стало весело, когда я вырвался из объятий небытия и увидел первый шар, несущийся в светлых уже для меня эфирных пространствах! Я упал на него как пуля и нескоро согрелся, нескоро избавился от страха. Сто лет я купался в жаркой жизни на раскаленной комете во время ее путешествия от солнца до солнца (так как вам наверно известно, что кометы своей эллиптической орбитой соединяют два солнца). Наконец, я протрезвился, но когда вспомню, еще дрожь меня пробирает.

— Ну, доктор, ты рассказываешь нам прелестные басни, — перебил Тит; — а не побывал ли ты когда-нибудь на одной из тех туманных звезд, которые до сих пор представляют собою загадку?

— Какую загадку? — спросил Фантазус. — Это несчастные неоконченные творения сидерального мира! Никакой здесь нет тайны. Некоторые из них наподобие полипов имеют в себе несколько очагов, несколько узлов, пока из них не сформируется один, а тогда превратятся в законченное существо, полное, с одним мозгом, головой, сердцем. Миры похожи на создания нашей земли различных ступеней организации. Луны ходят со своими планетами, не отделяясь от них, как здешние цветы. Это небесные цветы… бедные рабские создания. Когда созреют и увянут, — кто знает? — могут упасть на землю. В доисторическое время одна такая луна упала на нашу землю и следы этого остались в великих горных цепях. Я лично наблюдал это. Наша славная современная луна, одно из самых мирных существ, какие я знаю на небе (болеет только прыщами, то есть вулканами, которые портят ей кожу), тоже слегка пополам треснувшая, как знать, долго ли продержится? Гельвеций первый увидел на ней эту трещину, но никто ему не верил, все над ним смеялись. А между тем это истинная правда, я с несколькими спутниками прошел сквозь нее; можно было бы продеть через нее веревку, повесить их несколько, как нанизывают четки и… земля ночью имела бы недурное зрелище.

При этом доктор поклонился громадному огненному шару зеленоватого оттенка, показавшемуся на юге.

— Знакомый! — сказал он. Все невольно рассмеялись.

— Чему же вы смеетесь? — спросил. — Ах, и дети смеются, когда чего-нибудь не понимают. Это всегда так! Но не обращайте на меня внимания, смейтесь, если это вам нужно. Вы заметили огненный шар, которому я поклонился? Дважды в году множество этих падающих звезд и огненных метеоров падает в