Гости, рассказывая о новых развлечениях, о короле, о Марине Денгоф, о придворных событиях, о прогнозах на будущее, засиделись до вечера. К счастью, им надо было возвращаться на маскарад, король не простил бы им опоздания, и они, наконец, попрощались с хозяйкой.

Начинало смеркаться, графиня пожаловалась, что гости утомили ее, у нее разболелась голова, и она хочет сегодня пораньше лечь спать. Слугам отдано было распоряжение тоже утихомириться пораньше; Заклика сам обошел всех, прося не нарушать тишины. Графиня ранее обычного заперлась в своей комнате.

Когда надвинулась густая тьма, Раймунд, который стоял, завернувшись в плащ, с пистолетами на страже возле дома, выбрал подходящий момент и постучался в маленькую дверцу, выходящую в сад. Оттуда выскользнула фигура в черном с опущенной вуалью. Анна оперлась на руку Заклики, и они, никем не замеченные, спустились к Эльбе. Здесь их ждала лодка, Раймунд бесшумно отчалил от берега, и они поплыли по течению без весел. Густой тростник и ивы укрывали лодку даже днем, а сейчас здесь не было ни души. Минут через пятнадцать они высадились в пустынном месте, где невдалеке от берега их ждал, как было уговорено, невзрачный экипаж с четверкой лошадей и возницей. В те времена, славившиеся скандальными историями при дворе и любовными приключениями, никого не могло удивить тайное ночное похищение женщины.

Заклика, посадив в экипаж сохранявшую полное спокойствие графиню, сам сел рядом с возницей, и они двинулись к Дрездену. Там они должны были остановиться в доме на берегу Эльбы, где их ждал другой экипаж, в котором им предстояло той же ночью отправиться дальше.

Несколько миль до Дрездена они проехали очень быстро. Заклика попытался еще раз отговорить графиню от рискованного намерения, но одно лишь слово ее и жест заставили его замолчать. Раймунд в домино и в маске должен был следовать за ней, не отходя ни на шаг. Высадившись из экипажа возле моста, они пошли дальше пешком.

В тот день народу на площади было хоть пруд пруди: все веселились без удержу; дрезденский люд, извлекавший выгоду из этих празднеств, охотно принимал в них участие. Дома на Замковой улице были разукрашены и освещены множеством ламп, улицы запружены экипажами, людьми, лошадьми и носилками, так что протиснуться было невозможно.

Шум, визг, хохот… Козель уже отвыкла от подобных зрелищ, да и никогда их не любила; сейчас все это раздражало ее. Несколько раз, будто усомнившись в своих силах, она останавливалась, прислонившись к стене, не в состоянии идти дальше, а потом снова, как бы подгоняемая какой-то мыслью или чувством, неслась вперед. Заклика заслонял ее и оберегал.

На площади скопилось очень много народу. На галерее ратуши музыканты в диковинных костюмах играли туш, внизу кишели причудливые маски. По всей площади были разбросаны украшенные цветами балаганчики, лавчонки, где женщины в восточных костюмах продавали безделушки, напитки, сласти. Яркие, разноцветные огни иллюминации на окружающих площадь домах освещали живописную толпу масок и домино возле балаганчиков.

Арлекины и полишинели в передвижных театриках разыгрывали импровизированные фарсы. Здесь тоже скопилась густая толпа зрителей, они рукоплескали актерам, площадь гремела мощными взрывами смеха, заглушавшими музыку.

Песни, музыка, бубны, возгласы, хохот, оклики сливались в один многоголосый шум. То было не веселье, а какой-то бурлящий хаос, невыносимый для слуха. Глазу тоже был неприятен вид этой площади: волнующееся море голов, воздетые руки, скачущие фигуры в лохмотьях и мишуре – пестрая, крикливая масса.

На этом ярком фоне мелькали на мгновение прелестная фигурка или страшное чудище и тут же исчезали в спутанном клубке человеческих тел.

Громко хлопали двери, в окнах вспыхивал импровизированный фейерверк, оттуда бросали вниз в протянутые руки конфеты, а случалось, песок и камни.

Козель остановилась в конце Замковой улицы. Она как будто заколебалась, опять не хватало духу идти дальше. Воспользовавшись этим, Заклика снова шепнул ей:

– Графиня, вернемся.

Вместо ответа, словно подстегнутая его словами, Козель быстро двинулась к площади, с любопытством оглядываясь по сторонам. Шагах в десяти – пятнадцати она увидела одного из nobles Venitiens, в шляпе с черным пером, в бархатном камзоле, с золотой цепью на груди, в черной маске. Он стоял, уперев руки в бока, в позе очень живописной – такой статный и красивый, что мог бы служить моделью для художника. Вокруг сновали маски, две из них в одинаковых костюмах стояли позади него.

Козель сразу узнала Августа. Геркулес, Аполлон – равного ему не было во всей стране. Она опять остановилась в нерешительности, но тут же, собрав все свое мужество, подошла к нему. Анна Козель была закутана в темное одеяние, но опытный глаз мог бы ее узнать. До конца дней сохранила она царственную осанку, безукоризненные манеры, дивную фигуру. Король, взглянув на нее, вздрогнул, не веря, казалось, глазам.

Козель прошлась несколько раз мимо, не обращая на него внимания. Август приблизился к ней с целью пофлиртовать, но… что-то его остановило. Маска зазывно взглянула на него. Август подошел. При дворе принят был французский язык, и они заговорили по-французски. Графиня изменила голос, он у нее невольно дрожал. Август и не подумал этого сделать. Трудно описать, что творилось в сердце бедной женщины.

– Честное слово, прелестная маска, – воскликнул король, вглядываясь в нее, – я хвастался, что всех здесь знаю, однако…

– Меня ты не знаешь.

– А ты знаешь, кто я?

– Знаю.

– Кто же я?

Голос задрожал, потом до уха короля долетело слово:

– Палач!

Король гордо выпрямился.

– Злая шутка.