рассчитывают, что если они прижмут короля, когда ему придется круто, то больше выторгуют! Ого! Нюх у них хороший!

За столом сидел впервые явившийся к подканцлеру хорунжий Мазевский, мужчина средних лет, не принимавший участия в разговоре. Его мало кто знал, кроме Банковского, с которым он пришел.

До сих пор он сидел молча и приглядывался к компании, а лицо его как-то странно то оживлялось, то хмурилось. Наконец он не выдержал.

— Хороша, нечего сказать, шляхта! — воскликнул он. — Стоило идти для того, чтобы устраивать заговоры и ставить помехи нам, готовым пролить кровь… гром бы разразил такое посполитое рушенье!

Все обернулись к нему.

— Это изменники и негодяи! — гаркнул он. — Нам грозят казаки с татарами, а эти бестии думают, как бы взять подороже за свою шкуру, которой еще не рисковали!

— Смилуйся, хорунжий, — перебил Казимирский, — что ты так рассвирепел! Шляхта стоит за свои права…

— Провалиться бы ей с этими правами! Что ты толкуешь о правах? Здесь нет другого права, кроме военного, а кто его не признает…

Мазевский сел, взбешенный, не кончив речи; все переглянулись, как будто говоря: 'Этот не из наших…'

— Успокойтесь, — рассмеялся Банковский, — шляхта исполнит свои обязанности. Если же она напоминает…

— Для этого будет достаточно времени после войны! — горячо возразил Мазевский. — А теперь одна задача: подавить бунт, усмирить мятежников, прогнать татар… Ничего другого я не признаю; изменник тот, кто думает о другом!

— Именно потому, — перебил подканцлер, — люди и беспокоятся о поступках короля, так как один ложный шаг может погубить нас.

— Пустое, при нем совет! — сказал Мазевский.

— Он его и знать не хочет, только немцев слушает, — вмешался Прошка. — Нет, нет, — немцев надо выкурить.

— Но, тысяча чертей, — крикнул Мазевский, — немецкая пехота образцовая; без немецких пушкарей мы не можем обойтись.

Подканцлер начал осторожно расспрашивать, кто привел хорунжего; отвел Банковского в сторону и стал ему выговаривать.

— Но он дельный и храбрый жолнер, — оправдывался Банковский, — и пользуется большим влиянием, а если немножко иначе думает, чем мы…

— Немножко! — засмеялся подканцлер.

Между тем спор прекратился; обычные гости Радзеевского сообразили, что разжигать его не следует, и один за другим умолкали, а Мазевский, понимая, что здесь ему вовсе не рады, и что эта компания не по нем, надел шапку и ушел.

— Надо быть осторожным, — сказал Радзеевский, — на что нам куртизаны и паразиты гетманов? Нам нужно собрать вокруг себя свободных людей.

По уходе Мазевского, когда все успокоилось, Казимирский начал рассказывать, что он сделал и что готовилось.

Готовился военный заговор против короля. Вырос он из пустяков. Подканцлер не мешался в него, а только поддерживал добрым советом, и горячо интересовался им. Казимирский разносил его приказы, выдавая их за свои, привлекал новых горланов, старался всюду засеять зерна, из которых должен был вырасти союз против короля. Толковали уже о созвании, в случае крайности, кола, которое в лагере было тем же, чем роскошь в мирное время. Войсковое коло считало себя вправе требовать к ответу гетманов и воевод.

Подканцлеру недоставало только его правой руки, Дембицкого, который, наконец, известил его о своем скором прибытии.

Все это происходило под боком у короля и гетманов, в такую минуту, когда была необходима строжайшая дисциплина. Радзеевский радовался этому как вернейшему средству добиться высокого положения.

'Без меня им с ними не справиться; я один сумею уговорить, успокоить и заткнуть рты… Королю придется меня просить'.

Ян Казимир даже не предчувствовал этой опасности.

На военном совете постановили переправиться на другой берег Стыря, где сухая равнина давала возможность выгодно раскинуть лагерь и расположить войска. Но переправа через быструю, довольно широкую реку, один берег которой был очень крут, представляла немалые затруднения. Единственный и не слишком крепкий мост нужно было поправить, и в порядке перевести через него войска. Всем этим король занялся сам с большой горячностью. Гетманам и старшине приходилось только сдерживать его и просить о терпении.

Вечером было объявлено, что первыми переправятся королевские немецкие полки. Снова поднялась воркотня и жалобы, что-де король только и заботится о своих любезных немцах, чтоб ног не промочили. Но открыто еще никто не смел говорить.

На другой день сначала пехота, потом полки в заранее назначенном порядке перешли мост и заняли намеченные места на зеленой равнине. Король, отслушав мессу, снова остановился у моста, чтоб не допускать суматохи.

При нем не было в это время никого, кроме служителей и писарей, и Радзеевский, пользуясь этим, подъехал к нему. Ян Казимир отвернулся было, но не мог отделаться от беседы.

— Наияснейший пан, — сказал подканцлер, — хотя мне трудно рассчитывать на благосклоннее внимание вашего королевского величества, но я исполняю свою обязанность. Должен предостеречь, что в войске брожение и большое недовольство. Боюсь, как бы в самую опасную минуту не обнаружилось неповиновение.

Король долго слушал.

— И никто о том не знает, кроме вас, пан подканцлер? — спросил он.

— И я узнал случайно, — отвечал Радзеевский.

— Не верю, чтобы шляхта так мало заботилась о Речи Посполитой и собственной чести, чтоб запятнать себя смутой в такой момент.

— Наияснейший пан, шляхту надо знать, — с презрением сказал подканцлер, — и это непросвещенная толпа, которая носится с своими привилегиями. Пустяк может возмутить ее.

Король, который слушал с возрастающим нетерпением, умышленно начал давать приказания придворным и посылать их, чтобы прервать неприятную беседу.

Подканцлер, быть может, рассчитывал на испуг и уступчивость, но видя, что Ян Казимир отнесся с пренебрежением к его донесению, отъехал в гневе.

Все его расчеты оказывались несостоятельными.

'Придется пустить в ход крайнее средство, — думал он, — всё толкает меня к решительным действиям.

Король, из отвращения к этому человеку, пренебрег и его сообщением. Он подозревал, что подканцлер пользуется этим средством, чтобы добиться примирения; но не мог простить интриги, которая настроила против него королеву. Он старался теперь убедить королеву в своей невинности, и самый вид этого человека будил в нем неприятные воспоминания.

Войско в течение трех дней расположилось на равнине, и воевода краковский, который его показывал королю, мог похвалиться его состоянием.

По крайней мере на вид оно было блестящее, и порядок царил образцовый. Все гетманы, на основании беспрестанно приходивших вестей о Хмеле и Орде, решили ждать неприятеля здесь. Нетерпеливый король хотел идти ему навстречу.

Он упорно настаивал на этом, но старые воеводы просили его повременить. Позиция была очень выгодной и удобной для боя. Ее защищали река и лес.

При всем том трудно, даже невозможно было справиться с нетерпением короля.