Итак, осуждения он не миновал — но такой приговор не мог вынести ни один людской суд — и такую вину не в состоянии был доказать даже он сам! Али то и дело пытливо впивался взглядом в свои руки — словно это были два врага, обманом попавшие в число его друзей, но даже и теперь замышлявшие неведомое ему бесчинство. Он сторонился постели, пока не в силах был дольше противиться Сну, — или отмерял себе долю Забвения каплями Кендала, дабы увериться, что тело не будет блуждать, пока душа спит — и, в самом деле, пробуждаясь, он чувствовал, будто члены его выкованы из тяжелейшего Железа!

Теперь — в страхе перед самим собой — Али стремился туда, где наверняка не мог встретиться с Сюзанной: в круги преисподней, куда влек его Достопочтенный. Одним из таких прибежищ стали для него «Кулачки», где здоровенные молодчики с головами крупнее и крепче пушечных ядер тузили друг друга до бесчувствия, пока зрители восторгались их стилем и заключали пари относительно исхода поединка. Поначалу Али не видел в этом занятии ничего, кроме гнусной и умышленной жестокости, которой всегда бежал, — однако со временем почел бокс Искусством, манящим источником красоты, хотя приобщаться к ней приходилось в помещениях, где разило потом и кровью, царило смятение, клубился табачный дым и оглушительно ревели зрители и спорщики, победители и проигравшие. «Я тоже учился Искусству, — сообщил Достопочтенный Али, когда они стояли однажды возле Ринга, — брал уроки у Джексона, правда, всегда настаивал, чтобы он надевал перчатки — берег мою красоту».

В тот день матч продолжался двадцать раундов, однако обоим пугилистам[28] удавалось после падения снова подняться на ноги «в должном виде», возможно, благодаря непристойному подзуживанию фанов, которые толпились так близко от арены, что на них время от времени летели брызги того кларета, который щедро проливали соперники.

«Искусство! — вскричал один из болельщиков. — Не искусство, а сила — вот что всегда побеждает».

«Я, — возразил его сосед, — видел, как Дэниел Мендоза, чудесный еврей, владевший утонченными приемами, победил Мартина, 'Батского Мясника', в двадцати раундах — возможно, и быстрее того — и своей Наукой свалил бы с ног сколько угодно твоих бульдогов».

«А я, — не унимался первый любитель, — видел, как знаменитого Джентльмена Джексона, которому по утонченности нет равных, измолотил чуть не до смерти — и уж конечно до поражения, скотина Крибб, — так что утонченность не всегда подмога — да, скажу я, и Наука тоже».

«Крибб, — шепнул Али Достопочтенный, — однажды — когда я стоял поблизости — на вопрос некоего Юнца, какая Защита наилучшая, ответил: 'Держать язык за зубами!'»

«Признаюсь, — продолжал поборник Науки, — я бы подумал, прежде чем решиться задирать еврея и вызывать его на бой: ведь он мог брать уроки у Мендозы и заставил бы меня здорово поплатиться».

«Джексон одолел Мендозу тем, что ухватил его за волосы, точно Самсона, и нещадно отколошматил. Когда Мендоза обратился к Арбитрам, те ответили, что правила такой прием не запрещают: 'Ч…овски глупо, не правда ли?'»

«Крибб проделывал то же самое, и запрета действительно нет».

«Нет запрета! Ну и довод! Том Молино, негр из Америки, чуть не взял верх над Криббом — Крибба признали победителем только потому, что судья не прокричал 'Время!', когда он рухнул и не мог подняться — целых полчаса кряду!»

«Да я тебя сам излупцую, если ты еще раз заявишь, будто чемпион Англии не смог одолеть в честном бою американского черномазого!» — вскричал его собеседник — по-видимому, не усвоивший совета Крибба, — и окружающим ничего не оставалось, как только разнять воинственных приятелей, готовых на месте потребовать немедленного удовлетворения.

По окончании матча Достопочтенный собрал у Банкиров свой выигрыш, и, когда толпа устремилась в вечернюю темноту, Али из-за спин заметил фигуру, которая обернулась к нему, — и, вглядевшись пристальней, Али увидел, что это не смуглый человек в меховом пальто (как он вначале предположил) — а медведь, не отводивший от него глаз. Сгорбленный Вожатый Медведя, ростом ниже Зверя, также перехватил его взгляд, а потом оба бесследно исчезли, словно их и не было! Али протиснулся сквозь строптивую толпу, настроенную после побоища на драчливый лад, — однако и Медведя, и его Стража простыл и след. Али придирчиво расспросил мистера Пайпера, подхватившего его под руку, — видел ли он представление — несомненно, грошовое зрелище, ничего более — грязного медведя и нищего вожатого, который заставлял его плясать? Однако ни Достопочтенный, ни его спутники ничего не видели. Ровным счетом ничего! Али померещилось, будто он вновь сидит в смотровом кабинете немецкого доктора и трижды, будто Петр, отрекается от того, что видел несуществующее и делал ему самому неизвестное.

«Пойдемте, милорд! — торопили его Спутники. — Потеха кончена — к чему глазеть на пустую Сцену — мы возвращаемся в Город, идемте же!» Али направился с компанией в Клуб, смеясь вместе со всеми, но в груди чувствовал холодок, который ни бренди, ни пунш не могли растопить. Когда увидишь меня снова — не так ли было ему обещано во сне об отцовском медведе? — знай, что время твое пришло и тебе предстоит иное путешествие. Глупости! Бред! Разве во всем Мире есть только один медведь? И разве обращались к нему не в бессмысленном сне? Али потребовал еще бокал — и сел за Карточный Стол. Предстоит иное путешествие! Что ж, пускай так оно и будет — в путь! Угадав, по лихорадочному блеску в глазах Али, что он намерен кутить всю ночь, его друзья, удивленные и обрадованные, всячески принялись его поощрять — счет предстояло оплачивать не им.