Владыки наших мнений и страстей, Творцы систем, апостолы идей, Счастливцы? Нет! Иль счастье им не лгало? Людей дурача, всех они глупей. И жажды власти Зависть бы не знала, Узнав, как жалит их душевной муки жало. (3, XXXVT-XLIII) По рассказу Исаака Натана, в 1815 г. «его светлость с восторгом вспоминал доблести греческих и римских воинов — Ганнибала, Цезаря, Александра Великого — и даже героев Ветхого Завета, но под конец, разумеется, заговорил о Наполеоне Бонапарте. 'Если б не его честолюбие, — сказал лорд Байрон, — он без труда сохранил бы за собой трон и стал бы одним из величайших людей нашего века'. Я заметил, что мнения относительно его поведения в битве при Ватерлоо расходятся: одни, за то, что он оставил поле боя, клеймят его позором, другие видят в этом хладнокровный расчет и отвагу. Мне казалось, что лорд Байрон… принадлежал к первым. Лорд Байрон ответил, что 'смерть Наполеона в бою была бы достойным концом предыдущей его славной судьбы'. Я предположил, что он уклонился от гибели потому, что надеялся вновь завоевать французский престол. 'Как трогательно вы печетесь о репутации великого человека, Натан, — усмехнулся лорд Байрон, — но я убежден, что его исторический престиж был бы неизмеримо выше, если бы он, подобно Саулу на горе Гелвуе или же Катону, павшим на собственные мечи, кончил жизненный путь при Ватерлоо'».
Но все же в стихотворении «Прощание Наполеона» (1815) Байрон выразил уверенность, что Франция поддержит Императора и если он вернется из новой ссылки. Однако в четвертой песни «Чайльд-Гарольда» (1817) Наполеон назван «поддельным Цезарем»: «Куда он шел? /И в Цезари — с какою целью метил? / Чем, кроме славы, жил? Он сам бы не ответил» (ХС-XCI). Наконец, в последний раз Байрон обратился к образу Наполеона, «царя царей и раба рабов», в поэме «Бронзовый век» (1822–1823) — с тем, чтобы через несколько месяцев расписаться в недоумении:
Будь Бонапарт героем Ватерлоо, Примером стойкости считался б он; Теперь, когда ему не повезло, Он прозвищем упрямца заклеймен. Но кто нам скажет — что добро? что зло? Я, право, озадачен и смущен! («Дон-Жуан», 14, ХС) В «Дон-Жуане» Байрон не упустил случая вновь поиздеваться над славой Веллингтона, победителя при Ватерлоо (8, XLVIII–XLIX).
Али не «поразил тысячи» и уж тем более не «десятки тысяч»… — «Саул поразил тысячи, а Давид — десятки тысяч» (1 Цар. 21:11; ср. 1 Цар. 18:7).
Гимнософисты — «голые мудрецы» Индии, с которыми, по преданию, беседовал Александр Македонский.
Али… пересек Рейн — взошел на Альпы — видел Лавину… но, поскольку среди этих картин оставался самим собой, не отдаваясь им Душой, то не обрел чаемого спокойствия. -
О Рейн, река обилья и цветенья, Источник жизни для своей страны! Ты нес бы вечно ей благословенье, Когда б не ведал человек войны, И, никогда никем не сметены, Твои дары цвели, напоминая, Что знали рай земли твоей сыны. И я бы думал: ты посланник рая, Когда б ты Летой был… Но ты река другая. Хоть сотни раз кипела здесь война, Но слава битв и жертвы их забыты. По грудам тел, по крови шла она, Но где они? Твоей волною смыты. Твои долины зеленью повиты, В тебе сияет синий небосклон, И все же нет от прошлого защиты, Его, как страшный, неотвязный сон, Не смоет даже Рейн, хоть чист и светел он. В раздумье дальше странник мой идет, Глядит на рощи, на холмы, долины. Уже весна свой празднует приход, Уже от этой радостной картины Разгладились на лбу его морщины. Кого ж не тронет зрелище красот? И то и дело, пусть на миг единый, Хотя не сбросил он душевный гнет, В глазах безрадостных улыбка вдруг мелькнет. . Но мимо, мимо! Вот громады Альп, Природы грандиозные соборы; Гигантский пик — как в небе снежный скальп; И, как на трон, воссев на эти горы, Блистает Вечность, устрашая взоры. Там край лавин, их громовой исход, Там для души бескрайные просторы, И там земля штурмует небосвод. А что же человек? Чего он, жалкий, ждет? . Замечу кстати: бегство от людей — Не ненависть еще и не презренье. Нет, это бегство в глубь души своей, Чтоб не засохли корни в небреженье Среди толпы, где в бредовом круженье —
