Избитый, в синих рубцах, Андрейка послушно побрел за десятским.

– И что же вы со мной делаете? – сказал он дорогой. – И как же вам не грешно?

– Э-эх, куманек, живи себе молча, лучше будет! – усмехнулся десятский.

– Гляди сам. Живого места нет:

– Худо, братец, худо! Что делать?

Свейский мастер, которого все звали Ола, встретил приветливо. Он был хотя и еще не старый, но уже сед, как лунь. Голубые глаза смотрели ласково. Андрейка ободрился, подошел к нему.

– С Богом! Ходишь себе! Ничего! – сказал Ола.

Было у Петерсена под рукою несколько русских мужиков. Тоже молодые, сильные ребята.

Один спросил тихо Андрейку:

– Окрестили?

Андрейка не понял вопроса. Тогда тот же мужик сказал:

– Новичков всех так. Ты не один.

Андрейка сердито огрызнулся. Ему хотелось забыть о кнуте.

– Зашибленное заживет, а телячий хвост все одно языком не станет.

Швед начал усердно учить Андрейку литью и ковке пушек и ядер. Все пушки осмотрели молодые пушкари, а с ними и Андрейка.

Швед разделил орудия на полевые и мортиры. Первые он назвал «польными делами», вторые – «делами огненными».

Он рассказал, что пушки льют в нынешние времена большею частью из бронзы, но лучше было бы их лить из красной меди.

– Она крепче, лучше, – объяснял он молодым пушкарям, – но ее мешают завозить в Москву немецкие, шведские и польские пираты.

Далее он показал, как из глины делаются формы, как их укрепляют железными обоймами, как формы смазываются салом и вкапываются в землю.

Ола Петерсен рассказал и о лигатурах, или составах металла, и о том, как испытывать состав, как пушку делить на части, о банниках из кожи и щетины, о железных кованых, о свинцовых и каменных ядрах и о многом другом.

Пушкари слушали его разиня рот.

Смешным показался им рассказ шведа о древних воинских махинах. Андрейка, смеясь, слушал про то, что древние пушки были овцам и козлам уподоблены, а назывались совсем чудно: катапультами, баллистами и скорпионами. Стены каменные разбивали ими. А было то две тысячи лет назад. И придумали их греки. Махины те строились бревенчатые, громадные. Заряжались катапульты каменными ядрами, а иной раз бочками со змеями. Падая на землю, бочка разбивалась, и из нее расползались змеи. Люди, защищавшие крепости, в испуге разбегались.

Швед показал на маленьких палочках, как строились те махины и как из них можно было палить.

Молодые пушкари, слушавшие рассказ Ола Петерсена, в том числе и Андрейка, еще более смеялись, когда узнали, что вместо фитилей и пороха действовала воротяжка, на которую воины туго накручивали канаты из воловьих кишок. Стреляли из катапультов и баллистов в неприятеля и всякою дохлятиною, вроде дохлых собак и кошек.

Пушкари далее поняли из слов шведа, что то была война гишпанского короля с измаильским народом – эфиопами. Испанцы осаждали город Алхезирас, но арабы стали в них стрелять огнем из какой-то неведомой трубы, а из огня вылетало железное ядро и побивало испанцев. Они разбежались, думая, что с эфиопами заодно сам дьявол.

Веселый смех парней и бородатых слушателей заглушил слова шведа.

Петерсен, довольный тем, что его так внимательно слушают, сказал:

– Москофский человек... меня понимает... Дьяфол, нечистый дух, – швед с насмешливой улыбкой плюнул, – нет, неправда! Огонь – селитра, мешай уголь, зажигай – и летит! Фот и вся чудиса! Фот и вся дьяфол!

После того он показал Андрейке и другим пушкарям фальконет, привезенный, по приказу царя, боярским сыном Лыковым из Италии.

Петерсен укоризненно качал головой:

– Не то, не то... Э-т-та плохой пушка! Фи! Наш москофский лучше... – и он пригнулся, присвистнул, вытянул руку кверху, будто показывал, что вверх полетело ядро... – Паф! Паф! Паф!

Успокоившись, швед заговорил о менее понятных Андрейке вещах. Он говорил, что огненное оружие проверяется измерением, «математ-тикой».

– Не наугадь! – замахал он руками, сморщившись. – Ни! Ни! Какой! Огненное оружие стреляет в пропорции длина и его крепость: К заряжению протиф ядра-линеи быфают... И подолги и покоротки фылиты. Не думай – доле пушка будет, доле и стреляет! Нет! Надо математик... Пушечное ядро должно фидеть перфоначально крепость... Пушку беречь надо, как... мать, жену, точь... Ядро, как золото... Язвин или дир не можно... Кнутом буду бить! Царю скажу!

Когда уже стемнело и все литцы, кузнецы и пушкари разошлись, Петерсен отвел Андрейку в сторону и тихо, с улыбкой, сказал, что царь вспомнил о нем, Андрейке, и велел выпустить его из чулана, а ему Петерсену, приказано быстрее обучить его, Андрейку, пушкарскому делу...

Среди деревянных хибарок Никольского прихода Андрейка без труда разыскал большой, о двух житьях, каменный дом Печатного двора. Таких домов не много в Москве, разве только у самого Ивана Васильевича. Царь на что скуп, а тут не пожалел никаких денег для этой «нечистой силы». А зачем и чего для – никак никто понять не мог. Диву давались люди: на кой леший Москве сия чудная хоромина! Поп Никольской церкви во хмелю расхрабрился и с амвона проклял «сатанинский чертог» да еще внушал богомольцам подальше от него быть и мимо пореже ходить. Митрополит Макарий сослал за это попа на Соловки.

Старец Вассиан Патрикеев и заволжские старцы тоже всяко поносили Печатный двор, хулили царя, который, мало того, устроил «справную палату» при Печатном дворе. Старые монастырские рукописные книги стали исправлять! Посягнули на вольную запись монахов!

Не нашлось охотников идти туда и на работу.

– Чур меня! Чур меня! – прошептал Андрейка, подойдя к дому. Большие деревянные ворота с кровлей. Постучал в них. Пока дожидался, заглянул через щели в частоколе на слюдяные оконницы в подклети. Они были плохо завешены. Залаяли псы, просунув морды в подворотню.

– Эй, кто-о-о? – лениво окликнул привратник.

– Государев человек с Пушечного двора.

– Пошто? Ай?

Андрейка постучал кулаком в тесину:

– Пусти! Не чванься!

– Эк-кай ты! Шайтан!

Ворота приоткрылись.

Старик татарин с бердышем в руке укоризненно качал головой.

– Мир вам, добрые люди! – произнес приветливо Андрейка, проскочив в ворота.

– Э-эх, горох хоть и прыток, а опоздал, – щи сварили...

Андрейка рассмеялся. Захихикал и старик.

– Кого тебе?

– Девка тут. С Нижнего-града коя: Проведать бы.

Старик почесал лоб, как бы припоминая:

– Стал-лыть, есть. Есть. Обожди! Пойдем!

Опустив лезвие бердыша, татарин торопливыми шагами подвел парня к крыльцу. Андрейка трепетал, молиться или нет? Бесова хоромина! Не грешно ли?

– Н-ну! Чего же ты? Иди, ежели. Моя пошла.

Жутко стало. Не стерпел, прошептал молитву. Забегали мурашки.

Поднявшись в сени, робко сунулся внутрь. «Батюшки! Бежать! Бежать обратно! Что же это такое?» От страха ноги подкосились: изба не изба, церковь не церковь – не поймешь. Большущая палата, а в ней