древнейших поселений в истории человечества.
«По расположению холма, - пишет Лэйярд в своих дневниках, - нетрудно было понять, что это и есть то самое возвышение, которое описывал Ксенофонт, и у подножья которого стояли лагерем «Войска Десяти Тысяч». А руины - те самые, что видел воочию греческий полководец двадцать два века тому назад. Уже тогда это были развалины какого-то древнего города.»
Бродя по холму, Лэйярд то и дело натыкался на глиняные черепки, обломки кирпичей и обветшалые куски базальтовых рельефов. Среди арабов ходили легенды, что под землей кроются какие-то чудовища, высеченные из черного камня. Постепенно в молодом исследователе крепла уверенность, что холмы действительно скрывают от людских глаз несметные археологические сокровища. «Распаленный любопытством, - пишет он в записках, - я решил при первой же возможности детально исследовать эти единственные в своем роде памятники древности».
Но кошелек с деньгами, захваченными из Лондона, сильно похудел, и Лэйярд вынужден был прервать свое путешествие. Он отправился в Константинополь, где надеялся встретить поддержку со стороны британского посла сэра Стратфорда Каннинга.
И хотя сэра Каннинга археология совершенно не интересовала, он весьма благосклонно отнесся к просьбе Лэйярда. Эта благосклонность объяснялась тем, что на территории Ближнего Востока происходили в то время серьезные политические столкновения, а Великобритания, как обычно в таких случаях, с помощью агентов разведки стремилась плести интриги и сеять вражду среди угнетаемых народов, чтобы легче было добиваться своих захватнических целей. Ирак с его нефтью и другими природными богатствами, лежащий к тому же на пути в Индию, представлял собой лакомый кусок для британских капиталистов.
Европейские державы неоднократно использовали научные экспедиции для осуществления своих политических и шпионских замыслов. Каннинг быстро сообразил, что намерениям Лэйярда также можно отлично найти соответствующее применение. Под предлогом раскопок на холмах Месопотамии англичанин будет иметь возможность изучить страну, собрать сведения о ее минеральных богатствах и завязать непосредственные контакты с мятежными шейхами арабских племен. Лэйярд по своей натуре был типичным авантюристом и искателем приключений, поэтому без малейших колебаний согласился перейти на службу в «Интеллидженс сервис» и таким путем получил средства для проведения предполагаемых раскопок.
Как Каннинг, так и Лэйярд, заключая соглашение, руководствовались также и другими соображениями. Оба они, хотя и по разным причинам, были серьезно обеспокоены тем, что француз Поль Эмиль Ботта сделал в Месопотамии ряд археологических открытий и прославился на весь мир. Лэйярд просто-напросто завидовал его славе и жаждал вырвать у него пальму первенства в области археологии. Каннинг, со своей стороны, не без основания предполагал, что Ботта является агентом французской разведки и под видом раскопок ведет интенсивную деятельность, стараясь присоединить эти территории к Франции.
В 1842 г. Ботта начал археологические изыскания на холме Куюнджик. Он нанял рабочих и копал целый год почти безрезультатно. На том же самом месте Лэйярд позднее открыл руины Ниневии, столицы Ассирии. Разочарованный неудачей, Ботта перенес раскопки на холм в Хорсабаде, и уже через неделю ему улыбнулось счастье. Рабочие откопали какие-то стены с украшениями, множество барельефов, но прежде всего - огромные каменные изваяния чудовищ с человеческими головами и туловищами крылатых быков.
Известие о новом открытии вызвало в Париже настоящую сенсацию. Охваченная энтузиазмом Франция организовала сбор средств для того, чтобы Ботта мог продолжить изыскания. В 1843 - 1846 гг. был раскопан грандиозный комплекс дворцовых зданий, дворов, порталов, церемониальных залов, коридоров, комнат, где когда-то располагался гарем, и остатки величественной пирамиды. Археологи позднее установили, что здесь находился город, построенный ассирийским царем Саргоном II (722-705 гг. до н. э.) - Дур-Шаррукин.
Ботта не был археологом по образованию и совершенно не знал методов консервации памятников древности. Археологические раскопки он вел неслыханно примитивным способом. В поисках грандиозных изваяний, которые могли бы произвести впечатление на европейцев, Ботта не обращал внимания на то, что заступы рабочих навсегда уничтожали мелкие предметы, нередко представляющие собой значительно большую ценность для науки. Алебастровые скульптуры, добытые из земли, рассыпались в прах под палящими лучами солнца. К счастью, на помощь Ботта прибыл известный французский художник Эжен Наполеон Фланден, который на картоне стал делать зарисовки гибнущих археологических находок. В результате их совместной работы появился блестящий труд «Монументы Ниневии, открытые и описанные Ботта, измеренные и срисованные Фланденом»[3].
Ботта сделал попытку отослать несколько изваяний в Париж. Он погрузил их на плот, намереваясь отбуксировать его в верховья Тигра, нов этом месте река представляет собой бурный и глубокий горный поток с большим количеством водоворотов и порогов. Плот перевернулся, и весь бесценный груз утонул. Второй транспорт, отправленный в низовья Тигра к Персидскому заливу, был погружен на океанский пароход и счастливо прибыл во Францию. Статуи мужчин с длинными кудрявыми бородами и крылатые быки с человеческими головами заняли почетное место в залах Лувра. Восхищенные древним искусством, здесь побывали бесчисленные толпы парижан.
Благодаря Ботта Европа впервые собственными глазами увидела замечательные шедевры Ассирии.
В ноябре 1845 г. Лэйярд, стремясь добратья до Мосула, отправился на маленькой лодке вниз по Тигру. Совершенно неожиданно он встретился с серьезными трудностями. Дело в том, что в это время Двуречье захлестнула волна революции. Равнины охватил рыжий огонь пылающих деревень, а все дороги контролировали вооруженные до зубов повстанцы.
Месопотамия в тот период находилась под турецким владычеством. Незадолго до приезда Лэйярда султан назначил нового пату, или губернатора, по имени Керити-Оглу, типичного восточного деспота, можно сказать, живьем выхваченного из арабской сказки. Выглядел он так, что мог бы присниться детям, напуганным страшными рассказами: маленький, необычайно толстый и злой, он был одноух и одноглаз, с безобразными следами черной оспы на темном лице.
Методы правления Керити-Оглу были дикие. Сделавшись губернатором, кроме множества других податей, он ввел налог на зубы, причем с явной издевкой объявил, что деньги, полученные таким путем, пойдут на покупку новой челюсти, которую он сломал, питаясь «подлой пищей этой страны».
Однако этот налог явился лишь невинной прелюдией к тому, что наступило позднее. Паша начал безжалостно грабить охваченных ужасов арабов и туркмен. Во главе шайки головорезов он врывался в деревни, уничтожал все, что попадалось под руку, а дома приказывал для потехи жечь.
Однажды селения облетела радостная весть, что аллах покарал смертью жестокого тирана. Паша воспользовался случаем, чтобы затеять интригу в стиле буффонады, садизм которой в высшей степени отвечал его извращенному чувству юмора. В своем дворце Керити-Оглу инсценировал глубокий траур. На крыше развевались приспущенные флаги, из-за наглухо запертых ворот доносились завывания плакальщиц и евнухов. Несчастное население воспрянуло духом. В радостном возбуждении толпы людей собрались перед дворцом, чтобы лично убедиться в смерти губернатора. Улицы были запружены народом, жители Мосула выкрикивали с ликованием: «Слава аллаху, паша мертв!» Неожиданно ворота дворца распахнулись настежь и на площадь, размахивая саблями, вырвалась свора телохранителей паши. Раздавались стоны и вопли, падали срубленные людские головы, и кровь лилась ручьями по улицам города. После страшной резни Керити-Оглу конфисковал имущество и правых, и виновных под предлогом того, что жители Мосула нанесли тяжкое оскорбление его сану, распуская сплетни о смерти своего властелина. Преследования в конце концов переполнили чашу народного терпения. Арабские и туркменские племена взялись за оружие и начали отчаянную борьбу против деспота.
Но темное население было неспособно к организованному сопротивлению. Гнев и отчаяние выливались стихийно: повстанцы поджигали дома и целые деревушки, убивая не только солдат губернатора, но даже своих соплеменников, а порой совершая и грабительские нападения.
Сориентировавшись в обстановке, Лэйярд предпочел не раскрывать своих археологических планов. Для отвода глаз он купил крупнокалиберное ружье и всем говорил, что собирается поохотиться на диких кабанов. Затем он нанял верховую лошадь и двинулся в путь, направляясь к холму Нимруд. К концу дня
