провел ее долгой дорогой из-под кочки, вприпрыжку – в студеное, перехватывающее дух, устье. А самые последние уроки она взяла у молнии. И умела, сверкнув без звука, перекатиться громом через собственное ошалевшее молчание, разгуляться по ветру языкастым пожарищем.

Он стоял, забыв собственное имя, и, как умел, отвечал на ласки девочки. Лес помогал ему, укутав тишиной, спрятав за частоколом стволов, давая расслышать лишь загнанный конский топот двух сердец.

Все, что сворой приблудных собак тянулось за ним от самого дома, начало корчиться в последних судорогах. Фальшь и глупость Города, его вечная тоскливая попытка построить муравейник суеты на кургане одиночества, идолы с отечными похмельными харями, деньги, электрическое сияние дорогой безвкусицы – все это корчилось на траве, подыхая раз и навсегда.

А вокруг улыбались те, которых человек назвал «соснами», деловито журчало то, что человек окрестил «ручьем», шепотом переговаривались те, которым человек дал имя «птица».

И девочка, которая дарила ему не только себя, но и Его самого – нового, незнакомого, звучащего, как спокойный и мощный аккорд – была рядом, не исчезала, не исчезала, не исчезала. Никуда. Не. Исчезала.

Она, которую Город за неделю превратил бы в жалкую дворнягу, здесь была королевой. И в светлых чертогах ее объятий Он понимал с медленной сладкой болью, что оказался дома. Покой проник извне в каждую клеточку его тела. В тех местах, которых Она касалась губами, кровь замедляла свой ход, чтобы свернуться по-кошачьи, в клубок. Наконец, вздохнув коротко и счастливо, Она поцеловала Его в грудь, в самое сердце. И кровь остановилась вовсе. Незачем стало дышать, думать, видеть и слышать. Он замер, как бокал, полный под самый краешек. Последним, что увидели его человеческие глаза, были желтые зрачки рыси...

Неделю спустя через поляну, воровато крестясь, проковыляла старуха. Деревья, у которых она остановилась, были совсем не похожи на клены. Они и на деревья-то не слишком смахивали. Только кора, ветки и листья делали эти странные создания похожими на деревья.

Увидев новое, седьмое, старуха перекрестилась еще раз. Потом нарвала полную сумку листьев и заковыляла прочь быстро, как только могла.

Небо, закопченное галками, кричало по-человечески. Она заткнула уши и закрыла глаза, но небо не исчезло, а галки заорали еще громче.

«Ну вот, опять напилась...» – подумала Она.

Звонок в дверь качнул ее обратно в действительность. Галки обернулись толпой гостей, а небо – старой штукатуркой. Она пошла открывать.

Конечно, это был Какаду – бесполый, носатый, весь из пестрых лоскутьев, сшитых на живую нитку болтовни. Никто не относился к нему всерьез, начиная с него самого. Поэтому он был всеми любим и всюду принят.

– Все хуйня, детка, кроме хорошего пистона! – любил говорить он своим собеседникам, независимо от пола и возраста. «Детки» млели, особенно те, что постарше...

Она от души расцеловалась с Какаду и собиралась закрыть дверь, когда обнаружила, что старый попугай явился не один. Его приятель, похожий на водопроводчика, стоял с таким видом, будто ошибся адресом.

Какаду мог привести с собой Кого Угодно, все знали эту его привычку и давно смирились с ней. Поэтому Она, ничуть не удивляясь, осмотрела гостя на предмет чего-нибудь заслуживающего внимания.

Ничего такого не нашлось, и Она вернулась в тусовку, чтобы привычно раствориться в ней.

«Водопроводчик», не относящийся к числу поэтов, музыкантов, художников и просто гениев, в тусовке не растворился, а выпал в осадок и уселся за стол, в уголок, и достал бутылку водки. Он оглянулся в поисках собутыльника, но стол был пуст, и спавший за ним модельер, похожий на сломанный манекен, в счет не шел.

Неизвестно почему, Ей захотелось выпить с хмурым посторонним, и Она уселась за стол напротив. Он без лишних слов налил две стопки, и они тихонько чокнулись. При ближайшем рассмотрении гость перестал быть похожим на водопроводчика. В его глазах, глядящих на гостей через Ее плечо, отливало что-то холодное и нержавеющее.

Ей стало интересно. А еще Она рассердилась, что гость рассматривает гостей за ее спиной, не обращая на нее никакого внимания. Так ей показалось. Она встала, обошла стол и уселась рядом с ним.

– Интересные люди, правда? – спросила Она, законно гордясь умением собрать громокипящую компанию.

– Вы их всех знаете? – спросил Он в ответ. Голос был хорош, но чересчур ровен, на ее вкус.

– Да. Например, та, на которую вы сейчас уставились – известная в узких кругах певица.

– Хорошо поет?

– Нет. Но приводит сюда музыкантов, которые хорошо играют.

– Интересно.

– Врете. Ничего вам не интересно.

– Хорошо. Вру, – Он улыбнулся. – Неинтересно. Выпьем еще?

Она погрозила невидимому вертолету и тряхнула головой, отбрасывая лишний хмель.

– С удовольствием, – Ее заинтриговал человек, щелчком отбросивший весь Ее мир. Она расценила его поведение как вызов и приняла его. – За что пьем?

– За ваш город. Я очень люблю его, хотя бываю здесь все реже.

– Что так?

– Работа.

– И где же вы работаете? Европа? Америка? А может, Япония? Теперь это модно. У вас вид узкого специалиста.

– Под Мурманском, – сказал узкий специалист с ударением на «а». – Так что, по вашей классификации, наверное, Европа.

– Ого, – сказала Она, и представила себе Россию, которая начиналась за окружной дорогой и состояла из ржавых арматур, торчащих из сугробов. – И как вам там живется?

– Приезжайте – увидите. В двух словах не расскажешь.

– Еще чего, – Она поежилась. – Уж лучше вы к нам.

– Выпьем, однако... – в его глазах мелькнул стальной блик. Он опрокинул рюмку и поставил на стол, как стреляную гильзу.

– Не обижайтесь... – Она почувствовала себя виноватой и положила руку на его пальцы. Пальцы обожгли Ее незнамо чем, и она отдернула руку.

– Хорошо. Не буду. Что же вы... так и живете?

– Как – так? – удивилась Она.

– Ну... – он замялся. – Шумно, что ли...

– Вы хотите сказать – бестолково, бессмысленно, глупо?

– Я этого не говорил.

– Но подумали.

– Нет. Я думаю... О другом.

– О чем же?

– О ваших губах.

– Вот как? – Она почувствовала в руках козырь, фраза была из ее мира. – И что же вы о них думаете?

– Представляю, как они будут выглядеть без помады.

Она улыбнулась, взяла со стола салфетку и тщательно вытерла губы.

– Ну, как?

– Красиво, – он улыбнулся и потянулся за бутылкой. По дороге он коснулся ее локтя, и Ее снова ударило током.

– Вы бьетесь током, как электрический скат.

– Это... Это статическое напряжение. Год без движения создает нечто подобное.

– Вы что же, работаете манекеном?... – Она покосилась на спящего модельера.

– Нет. Я о других движениях.

– Непонятно.

– Ладно, скажу так, чтобы было понятно. Год без женщины.

– А-а-а... – Она разочарованно вздохнула. Все оказалось проще, чем она думала. Потом Она посмотрела в его глаза и поняла, что все снова запуталось.

Он разлил водку в стопки, и они выпили еще по одной. Эта рюмка, как выбитая табуретка, подвесила ее в пьяной прострации, где умиление и восторг соседствовали с тошнотой и невесть откуда взявшейся тоской.

Середина вечера прошла в беспамятстве. Она пришла в себя только в постели. Незнакомец лежал рядом, тоже голый. В окнах начинало светать.

Они занялись любовью с тем пылом, с каким встречающие бросаются на платформу сильно опоздавшего поезда. Гость по-прежнему бился током, но теперь это было кстати. Он не отличался столичным мастерством по части неприличных поцелуйчиков, в его нежности было что-то провинциально- старомодное. Сквозь нежность то и дело прорывался грубый, не знающий утоления, голод. У него были большие, сильные руки и мощнейший рычаг, на котором она повисала снова и снова с безвольностью освежеванной туши. Они почти не разговаривали, и, только забившись в судорогах тоскливого восторга, Она пролилась слезами и словами, смысла которых не понимала сама...

Потом Она спрашивала себя, сколько дней, месяцев или лет длился этот восторг. И куда подевались все гости... (потом выяснилось, что он выставил всех за дверь, включая Какаду и спящего красавца, которого лично вынес на руках в теплый подвал). И еще... Она никак не могла понять, что сделал с ней этот человек со стальными глазами...