– Я гляжу, у тебя выходной? Что-то ты не при параде сегодня, – сказал он изменившимся голосом.
– А тебе-то что? – спросила Она, тоже переходя на «ты».
– Хочу тебя.
– Вот те раз! Ты ведь не ко мне сюда явился...
– Плачу вдвое, только перестань говорить глупости и сделай то, что я тебе скажу.
– Вдвое?
– Втрое.
– Втрое?
«Вчетверо, вдесятеро, забирай все!!!» – хотел крикнуть он, но здравый смысл остановил его.
– Да, втрое.
– Это немаленькие деньги. Ты хочешь от меня чего-нибудь особенного?
– Еще не знаю. Для начала надень вот это платье.
– Это – чужое платье. Не думаю, что хозяйка будет в восторге.
– Она ничего не узнает.
– Уж я то ей не скажу, можешь быть уверен... – Она задумалась, потом улыбнулась:
– Начинать?
– Да.
Она зашла в комнату и заперла дверь изнутри. Сбросила халат и белье, прошла голая через комнатку и взяла платье в руки.
– А может, обойдемся без платья? – спросила она на всякий случай. Легким, дразнящим голосом.
– Нет. Надевай его, – Он говорил с трудом, похоть залила его под самую пробку.
Она надела платье, стоя к Нему спиной. Платье стекло с ее рук, скользнуло по плечам и залило все ее тело. Казалось, сама ночь заново вылепила ее руки, талию, бедра.
– Не оборачивайся, – прошептал Он.
Встал, подошел к ней сзади и ощупал всю, с ног до головы. Что искал этот астральный полисмен, обшаривая пядь за пядью чужое неприветливое тело? Ведь то, что прячет женщина, слишком глубоко, чтобы быть найденным при обыске...
Его обманутые руки мяли платье, делая больно той, что гостила в нем. Потом он грубо наклонил ее вперед, задрал шелковый полог до уровня своей похоти и провалился в пустую, холодную, покорную полынью. Он был зол, а платье, шурша, смеялось над ним. Он раскачивал маятник, который умеет останавливать время, все быстрее и быстрее. Каждый толчок сердца отзывался грубым таранящим... ранящим... движением. Мысли сбились в кучу овечьей шерсти и топтались поодаль, блея хором...
Наконец, он выплеснул в девочку все, что накопилось. Мысли вернулись в голову и со щелчком встали на место. Он не чувствовал ни удовольствия, ни сытости, только краткое облегчение от ежедневной пытки.
Платье собралось в морщинистую гримасу старой сводни.
Тогда Он сорвал платье, бросил его на пол и и позволил своему утомленному дружку пустить струю прямо на кружева, на тончайшие швы, на золотые нити, на звездную россыпь блесток. Зачем? Пометить участок? Надругаться над собственным бессилием? Побыть непутевым щенком в ожидании хозяйской порки?
Не знаю. И Он не знал. И девочка, которая вдруг всхлипнула, тоже не знала.
Потом Ему стало стыдно, и он привел себя в порядок. Вынул из бумажника деньги и положил их под зеркало. Вчетверо, а, может, и впятеро. Однако, не похоже было, что девчонку это успокоит.
Потом Он вышел, не оглядываясь, стараясь не думать о том, как платье и его хозяйка отомстят ему завтра. Он гулко протопал по коридору и, хлопнув дверью, покинул этот негостеприимный этюд.
«А» (платье) упало, «Б» (Он) пропало, что осталось на трубе?
Богиня.
Конечно, Она никуда не уехала. Она просто спустилась со сцены – и стала той вислозадой девчонкой, которую не исправит ни могила, ни даже сцена. Войти в давно забытую роль ночной бабочки было для нее делом привычным, уж больно хотелось приключения с этим хмурым красивым дядькой. То, что приключение имело столь оскорбительный финал, ее огорчило, но не слишком.
У нее было еще одно платье. Еще чернее этого. И очень хороший портной, который терпеть не мог слушать песни.
Эротический этюд # 43
21.00
Квартира, задуманная как гнездышко, но напоминающая логово. Звонок в дверь.
– Привет. Хорошо выглядишь, – сказал Он, открывая. – Я соскучился.
И подумал: «Нет. Поручать обе фуры Степанычу не буду. Поворовывать стал, сукин кот...»
– Спасибо, – сказала Она, снимая плащ. – А у тебя усталый вид. Что-нибудь случилось?
И подумала: «Не забыть потом заскочить в дежурную аптеку. Аспирин, валидол и эти... как их...»
– Случилось. Моя киска опоздала на пять минут – и мир стал крениться набок, – сказал Он, доставая бутылку вина. – Еще семь минут, и стало бы одним «Титаником» больше...
«А кому, кроме Степаныча?... Чужим – боязно, среди своих он лучше всех...»
– Прости, Котик... – сказала Она, забираясь в кресло по-детски, с ногами. – Я ведь у тебя деловая женщина...
«Как же называются эти таблетки?... Надо позвонить маме, спросить еще раз...»
– Просить прощенья на коленях тебе, рабыня, суждено... – промурлыкал Он, наливая полные бокалы. – Но прежде... Вот... Твое вино...
«А со Степанычем поговорить за бутылкой водки, набить морду по-дружески, не сильно, может, и исправится... Решено. Завтра же... Чтобы товар не стоял...»
– Ах, государь, – Она потешно заломила руки. – И без вина душа раскаянья полна...
«Мама что-то совсем расклеилась. Надо сегодня пораньше вернуться... А завтра повожу ее по нормальным докторам, хватит уже в поликлинике уродоваться...»
– И все же – выпей для начала. А потом приступим к покаянным процедурам, – Он подал ей личный пример, двумя глотками осушив свой бокал.
«Дрянь вино... А девчонка хороша... А Степаныч – сукин кот, завтра с ним разберусь»
– За тебя, Котик... Расти большой... – Она тоже выпила залпом и закурила, ожидая опьянения, как поезда в метро, чтобы продремать на лавке до конечной.
«Сладкое вино, тьфу... Сколько раз ему говорила, что не люблю такое!»
– Еще? – Он потянулся за бутылкой.
«Тихо сидим. Надо музыку поставить...»
– Конечно, милый. Ты же знаешь, как я люблю сладкое! – Она взяла бокал в свободную от сигареты руку и чередовала бесполезное с неприятным, улыбаясь.
«А Котик, похоже, и впрямь устал... Напрасно приехала... И в аптеку не заскочила...»
22.30
Весь подъезд, от охранника на первом этаже до уборщицы на чердаке, слушает Гарри Мура. Наши герои допили вторую бутылку вина и только что устали танцевать.
– Ну, что ж, – сказал Он, садясь в кресло. – Время покаяния пришло...
И подумал: «Надеюсь, сегодня она не будет кусаться...»
– Я готова, мой господин, – Она опустилась на колени в позе кающейся грешницы. И даже сложила ладони вполне благопристойным образом. Только кусочек живого теста, который она принялась раскатывать, был из другой оперы.
«В лесу родилась... елочка... в лесу она... росла... росла... так... так...»
– Съешь меня, – улыбнулся Он. – Так, кажется, говорил пирожок?
«Надо сделать музыку потише... Мешает...»
– Да. Вот только понять бы, какая сторона – уменьшительная, а какая – увеличительная... – Она лизнула его «пирожок», больше похожий на гриб, сначала с одной, потом с другой стороны шляпки...
«Пора подстричься. Надоело отплевываться от собственных волос...»
– С какой стороны ни лизни – увеличится... С какой ни укуси – уменьшится... – пробормотал Он севшим голосом... «Господи, какая пошлость... гадость... дрянь... Любимая сказка дочки...»
22.45
