торчать между двух окон».

– Ты можешь сделать одно из двух, – сказал Тревелер. – Продолжать двигаться вперед, что легче, и войти к Оливейре или пятиться назад, что труднее, но зато минуешь лестницы и не надо будет идти через улицу.

– Лучше сюда, бедняжка, – сказала Хекрептен. – У нее все лицо в поту.

– Ну чистые дети или психи, – сказал Оливейра.

– Погодите, я передохну минутку, – сказала Талита. – у меня, по-моему, голова кружится.

Оливейра налег грудью на окно и протянул ей руку. Талите оставалось продвинуться всего на полметра, чтобы дотянуться до него.

– Настоящий кабальеро, – сказал Тревелер. – Сразу видно, читал правила поведения в обществе профессора Майданы. Одним словом, граф. Не промахнись, Талита!

– Это он от мороза, – сказал Оливейра. – Отдохни немножко, Талита, и последний бросок. А на него внимания не обращай, известное дело, в мороз, перед тем как заснуть беспробудным сном, всегда бредят.

Талита уже медленно распрямилась и теперь, опершись обеими руками о доску, сантиметров на двадцать переместилась назад. Снова оперлась – и еще на двадцать сантиметров назад. А Оливейра все тянул руку, словно пассажир с палубы корабля, который медленно отчаливает от пристани.

Тревелер вытянул руки и ухватил Талиту под мышки. Она замерла и вдруг откинула голову назад, да так резко, что шляпа планером полетела на тротуар.

– Как на корриде, – сказал Оливейра. – Глядишь, Гутуззо вздумает принести ее.

Талита, не открывая глаз, дала оторвать себя от доски и втащить в комнату. Она почувствовала на своем затылке рот Тревелера, его жаркое, частое дыхание.

– Вернулась, – шептал Тревелер. – Вернулась, вернулась.

– Да, – сказала Талита, подходя к кровати. – А как же иначе? Бросила ему кулек и вернулась, бросила ему кулек и вернулась, бросила…

Тревелер сел на край кровати. Он думал о радуге между пальцами, о вещах, которые всегда приходят в голову Оливейре. Талита опустилась рядом и тихо заплакала. «Нервы, – подумал Тревелер. – Переволновалась». Пойти бы сейчас принести ей большой стакан воды с лимоном, дать бы ей аспирину и сидеть бы обмахивать ей лицо журналом, а потом заставить поспать немного. Но сначала надо было снять энциклопедию по самообразованию, поставить на место комод и втащить в комнату доску. «Какой кавардак, – подумал он, целуя Талиту. – Как только перестанет плакать, надо попросить ее навести порядок в комнате». Он гладил ее и говорил ласковые слова.

– Наконец-то, наконец-то, – сказал Оливейра.

Он отошел от окна и сел на край кровати, не занятый шкафом. Хекрептен кончила собирать ложкой траву с пола.

– В ней полно гвоздей, – сказала Хекрептен. – Странно.

– Очень, – сказал Оливейра.

– Наверное, надо спуститься подобрать шляпу. Сам знаешь, какие дети.

– Здравая мысль, – сказал Оливейра, поднимая гвоздь и вертя его в пальцах.

Хекрептен спустилась на улицу. Дети уже подобрали шляпу и теперь обсуждали случившееся со служанкой и сеньорой Гутуззо.

– Дайте-ка сюда, – сказала Хекрептен с гордой улыбкой. – Это шляпа моей знакомой сеньоры, что живет напротив.

– Она всем знакомая, милочка, – сказала сеньора Гутуззо. – Ну и спектакль устроили среди бела дня, да еще на глазах у детей.

– А что в этом плохого? – сказала Хекрептен не слишком убежденно.

– Светила тут голыми ногами на всю улицу, какой пример юным созданиям. Вы-то не знаете, но отсюда у нее все было видно, ну все до капельки, клянусь вам.

– Много волос, – сказал самый младший.

– Ну вот, – сказала сеньора Гутуззо. – Невинные создания говорят то, что видят, на то они и дети. И что ей надо было верхом на доске, скажите, пожалуйста? Среди бела дня, когда приличные люди отдыхают в сиесту или занимаются делами. Вы бы сели верхом на доску, сеньора, извините за вопрос?

– Я – нет, – сказала Хекрептен. – Но Талита работает в цирке, они артисты.

– Репетировали? – спросил мальчишка. – А в каком цирке они такое показывают?

– Нет, они не репетировали, – сказала Хекрептен. – Просто хотели передать траву для заварки моему мужу, ну и…

Сеньора Гутуззо посмотрела на служанку. Служанка приставила палец к виску и покрутила им. Хекрептен обеими руками схватила шляпу и вошла в дом. А ребятишки выстроились в ряд и запели на мотив «Легкой кавалерии»:

(—148)