– Но вы совсем не больная, сеньора.

– Не больная? Как вы смеете?

«Вот она, реальная действительность, – подумал Оливейра, берясь за доску и глядя на сеньору в черном. – То, что я каждую минуту воспринимаю как реальность, может не быть ею, не может ею быть».

– Не может быть, – сказал Оливейра.

– Ступайте отсюда, дерзкий, – сказала сеньора. – Стыдно среди бела дня выходить из дома в майке.

– Фирмы «Масльоренс», сеньора, – сказал Оливейра.

– Противный, – сказала сеньора.

«И это я полагаю реальной действительностью, – подумал Оливейра, прислонясь к доске и поглаживая ее. – Эту витрину, на протяжении пятидесяти или шестидесяти веков убиравшуюся и освещающуюся бесчисленным множеством рук, воображений, компромиссов, пактов, тайных свобод».

– Трудно поверить, что вы причесываетесь когда-нибудь, хоть и седой, – говорила сеньора в черном.

«Думаешь, что ты – центр мира, – размышлял Оливейра, поудобнее прислонясь к доске. – Но ты полный идиот. Считать себя центром – такая же пустая иллюзия, как и претендовать на вездесущность. Центра нет, а есть некое постоянное взаимослияние, волнообразное движение материи. Всю ночь я – неподвижное тело, а в это время на другом конце города рулон бумаги превращается в утреннюю газету, и в восемь сорок я выйду из дому, а в восемь двадцать газета должна поступить в киоск на углу, в восемь сорок пять мои руки и газета соединятся и начнут двигаться вместе, в метре над землею по дороге к трамваю…»

– Что-то дон Бунче никак не закончит с больным, – сказала сеньора в черном.

Оливейра поднял доску и втащил ее в комнату. Тревелер знаками поторапливал, и Оливейра, чтобы успокоить его, два раза оглушительно свистнул. Веревка лежала на шкафу, надо было придвинуть стул и залезть на него.

– Поторопись, – сказал Тревелер.

– Сейчас, сейчас, – сказал Оливейра, выглядывая в окно. – Свою доску как следует закрепили?

– Конец засунули в комод, а сверху Талита придавила ее «Энциклопедией для самообразования “Кильет”».

– Недурно, – сказал Оливейра. – А я на свою положу годовой комплект журнала «Statens Psykologiskpedagogiska Institut» [204], который кто-то посылает Хекрептен.

– Единственное, чего я не пойму, – это как мы их соединим, – сказал Тревелер, начиная толкать комод, чтобы доска постепенно выдвигалась в окно.

– Похоже на то, как два ассирийских вождя таранами разрушали крепостные стены, – сказала Талита, как видно, не зря владевшая энциклопедией. – Эти твои журналы – немецкие?

– Шведские, балда, – сказал Оливейра. – И в них говорится о таких вещах, как Mentalhygieniska synpunkter i forskoleundervisning. Великолепные слова, вполне достойные этого парня, Снорри Стурлусона, довольно часто упоминаемого в аргентинской литературе. Выглядит как бронзовый бюст себя самого со священным изображением сокола.

– Бурные водовороты Норвегии, – сказал Тревелер.

– Ты на самом деле образованный мужчина или притворяешься? – спросил Оливейра с некоторым удивлением.

– Не стану уверять, будто цирк не отнимает у меня времени, – сказал Тревелер, – однако остается малая толика, чтобы пристегнуть звезду на лоб. Образ со звездой мне вспоминается всякий раз, как речь заходит о цирке. Откуда я его взял? Не знаешь, Талита?

– Не знаю, – сказала Талита, пробуя доску на прочность. – Наверное, из какого-нибудь пуэрто- риканского романа.

– Самое неприятное: чувствую, что знаю, где это вычитал.

– У какого-нибудь классика? – задал наводящий вопрос Оливейра.

– Не помню, про что, – сказал Тревелер, – но книга незабываемая.

– Оно и видно, – сказал Оливейра.

– Наша доска в полном порядке, – сказала Талита. – Не знаю, только, как ты привяжешь ее к своей.

Оливейра закончил распутывать веревку, разрезал ее надвое и одной половиной привязал доску к кровати. Доску он выставил в окно и стал двигать кровать, доска, перекинутая через подоконник, стала опускаться, пока не легла на доску Тревелера, ножки кровати поднялись над полом сантиметров на пятьдесят. «Но если кто-нибудь пойдет по этому мосту, ножки полезут все выше, вот в чем беда», – подумал Оливейра с беспокойством. Он подошел к шкафу и попытался придвинуть его к кровати.

– Нечем закрепить? – спросила Талита, которая сидела на своем подоконнике и смотрела, что происходит в комнате у Оливейры.

– Примем меры, – сказал Оливейра, – во избежание неприятностей.

Он придвинул шкаф к кровати и осторожно стал заваливать его на кровать. Талита восхищалась силой Оливейры почти в той же мере, что смекалкой и изобретательностью Тревелера. «Ну просто два глиптодонта», – думала она с удивлением. Допотопная эра всегда представлялась ей порой небывалой мудрости.

Шкаф набрал скорость и обрушился на кровать, отчего содрогнулся весь этаж. Внизу кто-то закричал, и Оливейра подумал, что его сосед-турок, наверное, испытал особый прилив шаманской силы. Он поправил шкаф как следует и сел верхом на доску, разумеется, на ту ее часть, которая находилась в комнате.

– Теперь она выдержит любой вес, – возвестил он. – Девушки с нижнего этажа, которые нас так любят, будут разочарованы, ибо ничего трагического не случится. Существование у них пресное, только и радости, если кто разобьется на улице. Это они называют жизнью.

– Доски ты свяжешь веревкой? – спросил Тревелер.

– Видишь ли, – начал Оливейра. – Ты прекрасно знаешь: у меня от высоты кружится голова и я не могу. При одном слове «Эверест» меня уже нету. Мне многое противно, но больше всех – шерпа Тенцинг, поверь.

– Выходит, что доски придется связывать нам, – сказал Тревелер.

– Выходит, что так, – согласился Оливейра, закуривая сигарету «43».

– Представляешь, – сказал Тревелер Талите. – Он хочет, чтобы ты ползла на середину и связала там доски.

– Я? – спросила Талита.

– Ну да, ты же слышала.

– Оливейра не говорил, что я должна ползти по мосту.

– Не говорил, но так выходит. Да и вообще элегантнее, если ты ему траву передашь.

– Я не умею привязывать веревку, – сказала Талита. – Вы с Оливейрой умеете вязать узлы, а мои сразу развязываются. Не успеваю завязать, как развязываются.

– Мы тебя научим, – снизошел Тревелер.

Талита поправила купальный халатик и стряхнула приставшую к пальцу нитку. Ей очень хотелось вздохнуть, но она знала, что Тревелера вздохи раздражают.

– Ты на самом деле хочешь, чтобы я отнесла траву Оливейре? – спросила она тихо.

– О чем вы там разговариваете, че? – сказал Оливейра, высовываясь по пояс в окно и опираясь на доску. Девушка-служанка выставила на тротуар стул и смотрела на них. Оливейра приветственно помахал ей рукой. «Двойной разрыв времени и пространства, – подумал он. – Бедняжка наверняка считает нас сумасшедшими и готовится к нашему головокружительному возвращению в нормальное состояние. Если кто-то упадет, ее забрызгает кровью, как пить дать. А она не знает, что ее забрызгает кровью, не знает, что она выставила стул затем, чтобы ее забрызгало кровью, и не знает, что десять минут назад возле кухни у нее случился приступ tedium vitae [205] только для того, чтобы побудить ее выставить стул на тротуар. И что вода в стакане, выпитая ею в двадцать пять минут третьего,