улицы Чаркас, который заставлял его ходить с закрытыми глазами, вытянув вперед руки. И он пришел к мысли, что Альфиери (да нет, вовсе не Альфиери) посмеялся бы над его бестолковостью, и вдруг, разозлившись на себя, резко выключил душ и стал с яростной силой, бешено намыливаться, покрывая пышной пеной живот, подмышки, шею. Ему уже было почти все равно, что на него смотрит Рауль, – ведь, в конце концов, между мужчинами… Но он лгал себе и, намыливаясь, старался избегать некоторых движений, держаться как можно прямее; стоя лицом к Раулю, он тщательно растирал руки и грудь, шею и уши. Поставив ногу на выступ из зеленых кафельных плиток, Фелипе немного наклонился, чтобы намылить щиколотку и икру. Ему казалось, – что он моется целую вечность. Душ не доставлял никакого удовольствия, но он никак не решался закрыть воду, выйти и начать вытираться. Когда наконец он выпрямился, то увидел сквозь прилипшие к глазам волосы, как Рауль, сняв с крючка полотенце, протягивал его издали, не решаясь ступить на забрызганный мыльной пеной пол.

– Ну, теперь ты чувствуешь себя лучше?

– Конечно. После упражнений хорошо принять душ.

– Да, особенно после некоторых упражнений. Ты меня не понял, когда я сказал, что ты прекрасно сложен. Я хотел только узнать, тебе поправилось бы, если бы об этом тебе сказала женщина.

– Ну ясно, это любому понравится, – сказал Фелипе, немного поколебавшись, прежде чем произнести «любому».

– Ты уже спал со многими или только с одной?

– А вы? – спросил Фелипе, натягивая трусы.

– Ты отвечай, не стесняйся.

– Я еще молодой, – сказал Фелипе. – К чему мне перед вами хвастать.

– Вот это мне нравится. Значит, ты еще ни с кем не спал.

– Ну «ни с кем» нельзя сказать. В подпольном борделе… Конечно, это не одно и то же.

– Ах, так ты был в подпольном борделе. Я уж думал, их не осталось в пригородах.

– Есть несколько, – сказал Фелипе, причесываясь перед зеркалом. – У меня приятель с пятого курса, он меня туда водил. Некий Ордоньес.

– И тебя пустили?

– Конечно, пустили. Я же был с Ордоньесом, а у него пропуск. Мы ходили туда два раза.

– Тебе понравилось?

– Еще бы.

Он погасил свет в ванной комнате и прошел мимо Рауля, который не тронулся с места. Рауль слышал, как он открыл ящик, разыскивая рубашку и тапочки. Он еще постоял немного в сырой темноте, спрашивая себя, с какой стати он… Но не имело смысла задавать себе этот вопрос. Он вошел в каюту и сел в кресло. Фелипе надел белые брюки – торс его еще был обнажен.

– Если тебе не нравится говорить о женщинах, ты так и скажи, и мы прекратим, – сказал Рауль. – Просто я подумал, что ты в таком возрасте, когда уже интересуются такими вещами.

– А кто вам сказал, что я не интересуюсь? Вы какой-то странный, напоминаете мне одного моего знакомого…

– Тоже говорит с тобой о женщинах?

– Иногда. Но он какой-то странный… Бывают же странные люди, да? Я не хотел сказать, что вы…

– Обо мне ты не беспокойся, я понимаю, что порой должен казаться тебе странным. Значит, этот твой знакомый… Расскажи мне о нем, а пока мы можем выкурить по трубочке. Если хочешь.

– Конечно, – сказал Фелипе, чувствуя себя немного уверенней в одежде. Он надел голубую рубашку поверх брюк и достал трубку. Усевшись в другое кресло, подождал, пока Рауль передаст ему коробку с табаком. У него было такое чувство, словно он избежал какой-то опасности, словно все происшедшее могло обернуться иначе. Только теперь он понял, что все время ходил как-то скованно, напряженно, ожидая, что Рауль поступит совсем не так, как поступал, и скажет совсем не то, что говорил. Ему сделалось смешно, он неумело набил трубку и раскурил ее только от второй спички. И начал рассказывать об Альфиери, какой он ловкач и как даже сумел переспать с женой одного адвоката. Но Фелипе рассказывал не все, ведь Рауль говорил о женщинах, поэтому с какой стати он будет посвящать его в истории с Вианой и Фрейлихом, Хватит с него про Альфиери и Ордоньеса.

– Для этого нужно много монет. Женщины любят, чтобы их таскали по кабакам, возили в такси, а потом еще платили за меблирашки…

– Будь мы в Буэнос-Айресе, я мог бы тебе это устроить. Вот когда вернемся, сам увидишь. Обещаю тебе.

– У вас, наверное, шикарная квартира.

– Да. Я могу тебе ее предоставить, когда понадобится.

– Правда? – почти с испугом спросил Фелипе. – Вот было бы здорово, так даже без особых затрат можно привести бабу. – Он покраснел и закашлялся. – Ну, как-нибудь мы могли бы повеселиться на пару. Если только вы не…

Рауль встал и подошел к Фелипе. Он принялся гладить его мокрые, почти липкие волосы. Фелипе дернул головой, стараясь отстраниться.

– Ну что вы, – сказал он. – Растреплете. И вдруг еще войдет старик…

– Так ты, кажется, запер дверь.

– Да. Но все равно оставьте меня.

У него пылали щеки. Он попытался подняться с кресла, но Рауль, положив ему руку на плечо, не пустил. И снова принялся легко поглаживать его по голове.

– Что ты думаешь обо мне? Говори правду, не стесняйся. Я не обижусь.

Фелипе вывернулся и вскочил на ноги. Рауль опустил руки, словно приготовился принять удар. «Если он меня ударит, он мой», – успел он подумать. Но Фелипе отступил шага на два, покачав головой, будто обо всем догадался.

– Оставьте меня, – крикнул он срывающимся голосом. – Вы… вы, все вы одинаковые.

– Мы? – спросил Рауль с легкой усмешкой.

– Да, вы. И Альфиери такой же, и все вы одинаковые.

Рауль продолжал улыбаться. Он пожал плечами и сделал шаг к двери.

– Ты слишком разнервничался, малыш. Что плохого, если один приятель приласкает другого? Какая разница – пожать руку или погладить по голове?

– Разница… Вы сами знаете, что разница есть.

– Нет, Фелипе, ты мне не доверяешь, раз тебе кажется странным, что я хочу стать твоим другом. Не доверяешь и лжешь. И ведешь себя, как баба, если хочешь знать правду.

– А теперь вы ко мне цепляетесь, – сказал Фелипе, осторожно приближаясь к Раулю. – Я вам лгу?

– Да. Мне даже стало жаль тебя, ты не умеешь лгать, это познается со временем, а ты еще не научился. Я тоже ходил вниз и разузнал у одного липида. Почему ты солгал мне, что оставался с молодым матросом?

Фелипе махнул рукой, словно желая показать, что это не имеет никакого значения.

– Я могу простить тебе многие обиды, – сказал Рауль тихим голосом. – Я могу понять, что ты меня не любишь, или что тебе кажется неприемлемой мысль о нашей дружбе, или что ты боишься, как бы другие не истолковали ее неверно… Но только не лги мне, Фелипе, даже из-за такой малости, как эта.

– Но ведь не было ничего плохого, – сказал Фелипе. Голос Рауля невольно привлекал его, как и глаза, устремленные на него и словно ожидавшие чего-то другого. – Просто я разозлился на вас за то, что вы не взяли меня с собой, и хотел… В общем, пошел на свой страх и риск, и, что там было, это мое Дело. Поэтому я и не сказал вам правду.

Он резко повернулся к Раулю спиной и подошел к иллюминатору. Рука с трубкой безвольно повисла. Другой рукой он провел по волосам, ссутулился. На миг ему показалось, что Рауль начнет упрекать его в чем-то, оп не знал, в чем именно, например в том, что он хотел пофлиртовать с Паулой, или в чем-нибудь еще в этом же роде. Он не решался смотреть па Рауля, его глаза словно причиняли боль, вызывали желание плакать, кинуться ничком на постель и плакать – чувствуя себя маленьким и совершенно беззащитным перед этим человеком с пронзительным взглядом. Спиной он чувствовал, что Рауль медленно приближается к нему, чувствовал, что вот-вот руки Рауля с силой обхватят его, и тоска сменялась страхом,