– Что еще?! – Егор бросил на Настю быстрый взгляд, тяжко вздохнул. – Пойдем посмотрим?
– Ты гляди, Ялаев, что эти суки сделали! – Антон возмущенно пнул носком ботинка один из колышков, на котором сушилась шкура. Вернее, не шкура, а то, что от нее осталось. Вокруг повсюду были разбросаны изрезанные, искромсанные ошметки. Егор присвистнул, покивал головой, как успела заметить Настя, не слишком сочувственно. Его можно было понять, с этим медведем у него были особые счеты, да и тащить на себе такую тяжесть мало кому охота.
– Нет, ну что же это за непруха такая?! – кипятился Антон. – Ну с первого же дня все не в дугу!
– Это карма, – философски заметил Егор и отвернулся.
– Карма! Да я на эту карму уже столько бабок угрохал, и еще неизвестно, сколько угрохаю.
– Все, хватит ныть, – оборвал причитания Антона Макар. – Собираемся и уходим. Времени в обрез.
– Может, перекусим? – предложил Егор.
– В дороге пожрешь, прожорливый!
Собрались быстро. Через пятнадцать минут их маленький отряд уже пробирался по тайге. Впереди Макар с винтовкой наперевес, внимательно и тревожно оглядывающийся по сторонам. Следом Настя и Егор. Замыкал процессию Антон. К вырубке вышли за полчала до предполагаемого прилета вертолета, и Настя тут же в изнеможении опустилась на землю, посмотрела на свои ноги. Носки порвались еще на первом километре пути, и сейчас в прорехи выглядывала грязная, кое-где пропитанная кровью ткань импровизированных портянок.
– Ты как? – рядом присел Егор.
– Спасибо, нормально, – она бодро улыбнулась.
Во время перехода Егор, видя Настины мучения, попытался ей помочь и даже предложил свои ботинки. Но в ботинках было еще хуже, мозоли горели огнем, поэтому от помощи пришлось отказаться и, стиснув зубы, слушать понукания Макара и раздраженное ворчание Антона. Настя дошла, но смотреть на собственные ноги без содрогания было невозможно. Нормальную обувь получится обуть еще очень не скоро. Да и нет у нее никакой обуви. И одежды нет. Ничего у нее нет: с чего начала, к тому и вернулась.
– Как думаешь, долго нам еще ждать? – Егор посмотрел сначала на часы, потом на Макара.
Ответить тот не успел: в небе над их головами послышался стрекот. Все как один задрали вверх головы.
– Вот и дождались, – сказал Макар с облегчением и энергично замахал руками.
Вертолет, точно огромная стрекоза, закружил над вырубкой, а потом опустился метрах в десяти от них. Из кабины высунулась голова в шлеме.
– Макар, ты, что ли?! – заорала голова, пытаясь перекричать рев работающего двигателя.
– Нет, Иваныч, это снежный человек! – Макар сердито сплюнул. – Рад тебя видеть!
– Что?! – пилот высунулся из кабины почти наполовину.
– Говорю, быстро ты управился!
– Так желание клиента – для нас закон! Что стали-то? Залезайте, охотнички! – пилот махнул рукой.
– Ну, с богом! – Макар торопливо перекрестился и, согнувшись почти вдвое, бросился к вертолету.
Остальные не стали ждать дополнительного приглашения, поспешили следом.
– А что это вы грязные как черти? – Один из пилотов, красномордый дядька с густыми чапаевскими усами, окинул их неодобрительным взглядом. Особенно пристально он изучал Настю. – Это баба, что ли?
– Баба, баба, – Макар подтолкнул Настю к дверце. – Полезай, Наталья.
– Сейчас изгваздаете мне весь салон! – проворчал вертолетчик.
– Иваныч, не бухти, – сказал Макар, наблюдая, как в недрах вертолета скрылся сначала Антон, а за ним и Егор.
– Знал бы, что вы такие черти неумытые, попросил бы больше, – заявил пилот и тут же заорал во все горло: – Эй, хлопцы! Куда с грязными жопами на чистые сиденья?! Вон, брезенту подстелите, ироды!
– Трогай, Иваныч! – Макар ловко запрыгнул в вертолет. – Хватит болтать, жми на газ! Все, девонька, кончились твои мытарства, – он подмигнул Насте. Та улыбнулась в ответ. Да, надо надеяться, что мытарства и в самом деле закончились. Или хотя бы самая страшная их часть…
* * *Демьян Субботин. Сибирь. XIX век
Аким помер. Промаялся болезный до Пасхи да и отдал богу душу. Умирал тяжко, все ведьму свою звал. А Демьяна, брата родного, даже и не вспомнил. Все из-за ведьмы, знамо дело. От ее морока так просто не отвязаться. Коли ты духом слаб, как Аким, так и не выпутаться тебе из силков до самой смерти.
Вот и Микула оказался слабым, взял да и наложил на себя руки. Помер такой смертью страшенною, что никому не пожелаешь. В начале лета это случилось. Загорелась приказчика хата. Может, сама загорелась, а может, и поджег кто. Уж больно приказчик поганым мужиком был, старателей с золотишком надувал, деньги в долг давал под такой процент, что захочешь, а не расплатишься. У него, почитай, половина старателей в должниках ходила. Может, кто и удумал сжить со свету супостата.
Дом горел справно, весело так горел. А старатели в сторонке стояли, тушить пожар не спешили. Сгинет ирод алчный в огне, знать, так тому и быть. Да только просчитались, приказчика-то в доме не оказалось. Примчался с прииска, вокол дома бегает, руками машет, помогите, кричит, жена в доме с дитем малым остались. Да только кто ж ему поможет! Нема дурных, в пекло лезть. Да и сам приказчик не дурак, кричать кричит, а в огонь не суется. А Микула сунулся: вылил на голову ведро воды и шасть в горящую хату. Долго его не было, уж никто и не чаял, что живым вернется, а он, гляди ж ты, вышел: на плече приказчикова женка беспамятная висит, а под мышкой дите криком заходится. Сунул он бабу с дитем приказчику в руки, а сам обратно в огонь. Говорит: «Кошка в доме засталася, забрать бы надобно животинку». А какая кошка, когда хата вот-вот рухнет?!
И рухнула… аккурат как Микула порог переступил. Вот и думай: дурак человек али самоубивец. Старатели решили, что геройской души Микула был, хоть и дурак, коль ради кошки какой-то жизнью своей пожертвовал, похоронили на деревенском кладбище, все чин чином. Да только Демьян правду знал. Не хотел Микула более жить, совесть его, понимаешь, загрызла. Сказывал как-то за чаркой, что ведьма к нему является, говорить ничего не говорит, только смотрит осуждающе.
Тогда Демьян ему не поверил. Нет более ведьмы, сгинула! Да только аккурат после Микуловой смерти на прииске чудеса стали твориться. Золотишко старатели на реке мыли, немного получалось золотишка-то – только чтоб с голоду не помереть, а чтоб разбогатеть, так не было такого случая на Демьяновой памяти ни разу. А тут, гляди ж ты, Сенька Измайлов, обалдуй и лоботряс, каких поискать, на Лисьем ручье слиток нашел. Здоровенный такой слиток, в полфунта весом. А потом, когда самогоном ребятушек потчевал, рассказал, что золотишко-то не просто так нашел, что лиса ему на слиток указала. «Иду, – говорит, – вдоль Лисьего ручья, гляжу, а на берегу лиса вертится и вроде как мышкует, песок лапами разгребает. Ну, я и сунулся посмотреть. Смотрю, а из песка самородок торчит».
Дурак человек! Демьян бы ни за что не рассказал, где золотишко нашел, а Сенька разболтал. На следующее утро на Лисьем ручье яблоку негде было упасть, все старатели туда перебрались удачу свою искать. Да только не находили ничего, день могли провозиться, а ничегошеньки не намыть. А потом кому-нибудь возьми да и явись Хозяйка, так на прииске ту лисицу прозвали. И как только явится, так в том месте обязательно золото сыщется. Да не песком золотым, а слитком.
Демьян в байки про лисье золото не верил, пока однажды своими глазами Хозяйку не увидал. Сидел себе у Лисьего ручья, рыбу ловил. Не было в тот день никакого клева, вот он и забавлялся, как мог: достал из кармана ведьмин медальончик да разглядывал. Сказать по правде, медальончик тот он уже давно изучил. И лисичку, что на медальоне выбита, тоже изучил, до последней шерстинки. Диковинная такая лисичка: на передние лапы припала, будто в земле что-то ищет, а хвост пушистый – трубой. Ох, и тянуло Демьяна цацку эту ведьмовскую себе на шею нацепить, да страшился, что по медальону остальные живо смекнут, кто ведьму со свету изжил, так и таскал в потайном кармашке, в том, где намытый золотой песок прятал. Вот сидел он, медальоном солнечные лучики ловил, а тут, глядь – лиса почитай у самых ног вертится, шустрая такая, крутлявая. И не боится совсем. Вертится, а сама все на медальон поглядывает, точно сказать что хочет. Вскочил Демьян на ноги, лису шуганул, да только далеко она не убегла,
