— Не знаю, — глубоким голосом сказал Пожат. — Но что-то во всём этом есть. Пособнику этой сволочи, бродяге, известно о человеке, который «знает больше всех».
— Что-то есть, — сказал Клеоник. — А может, мы не зря отбивали его? Буду смотреть... Буду очень тщательно присматриваться к нему.
— Почему? — спросил Бекеш.
— Мне любопытно.
— Этого достаточно, — согласился Бекеш. — Однако он знает, что этот человек мог опускаться на дно, но не открыл своего умения людям, ибо они применили бы его во зло. Откуда ему ведомо, что этот человек завещал людям летать, а в его живописном даре было нечто божественное?
— А может, мы были правы, когда говорили про край за морем, где люди уже умеют летать? — спросил Кристофич.
В это мгновение крик за окнами перерос в вопль и трубы архангельские. Казалось, вот-вот расколется сама земля.
На гульбище появился человек в хитоне и стал подниматься на башню.
— Боже! Боже! Боже! Спаси нас!
— Отпусти нам грехи наши!
— От когтей дьявольских, от пекла спаси нас!
— Боже! Боже!
Человек стоял на башне, и солнце горело за его спиной. Слепило глаза людям, тянущим к нему руки.
На губах у Каспара появилась саркастическая ухмылка. Юноша кивком указал на башню.
— Этот? Оттуда? Ну уж нет. Скорее, я сам оттуда. А это кажаново[97] отродье если и спрашивало про маэстро, то, скорей всего, чтоб попробовать... а вдруг сокрытые от людей механизмы сгодятся для плутовства. Обокрасть, а тогда, возможно, и самого святой службе выдать.
Кристофич хмуро буркнул:
— Святая служба уже не страшна великому маэстро... Великий маэстро умер...
Христа не держали ноги. Он сел на каменный приступок прямо перед Лотром и стражником.
— Умер? — растерянно спросил он. — И совсем недавно?
— Умер, — повторил стражник. — Они говорят: «Вынужден был покинуть родину и умер на земле наихристианнейшего, святому подобного ревнителя веры, короля Франциска Французского».
— Умер, — словно подтвердил школяр. — А как же я?
— Что как же ты? — сурово спросил Лотр.
— Ну вот... единственный человек, ради которого мне нужно было идти в Рим. И как тяжко, наверное, было ему умирать... Один. Такой высокий разумом, что со всеми ему было грустно.
Он смотрел сквозь собеседников, сквозь город, сквозь весь мир, и глаза его были такими отсутствующими, такими «дьявольскими», как подумал Лотр, такими нечеловечески одинокими, что двум другим стало страшно.
— Куда ты смотришь? — спросил Лотр. — Где ты? Что видишь?
Тот молчал. Только через несколько минут сознание вернулось в эти глаза вместе с ледяным холодом и ледяным одиночеством.
— Никуда, — саркастически ответил он. — Нигде. Ничего.
На лицо его опять легла плутовская злая маска:
— А ничего... Оставаться... Разве я не такой, как все, чтоб ожидать ещё и лучшего? Чтобы надеяться? Такой... И ничего не нужно было... И куда я тянусь в поисках истины?.. И зачем она была нужна?
— Он бесноватый, — шепнул стражник.
— Ты прав, — тихо сказал Лотр.
Школяр услышал:
— Нет, я не бесноватый. Я такой, как все. И так буду жить. Понемногу тянуть время. И умру, как он, не дождавшись. С грузом ненужных знаний, по необходимости наученный лжи. Интригам. Волк среди волков.
— Пане Боже, — склонился Лотр. — Плюньте вы на эти мысли. Народ уже чуть ли не целую стражу горланит и зовёт. Покажитесь ему. Он жаждет Вас видеть.
Лицо школяра внезапно стало отчаянно-злым и будто даже весёлым.
— А чего? Пойдём, ваше преосвященство. Будем ломать комедию.
— Что вы? Какую комедию?
— Ну, обыкновенную. Земную. Почему не ломать?
Стражник отошёл, и тогда Братчик зашептал с весёлой злостью:
— Почему не плутовать? Почему не влюбиться? Почему не пуститься в жульничество, разврат? Почему не сбросить Римского Папу? Все Папы на своём месте, а лучших не видать.
Лотр улыбнулся:
— Вы поумнели.
— Я давно умный. Я — сын родителей из уничтоженного селения. Я — школяр... Бродяга... Комедиант... Пастырь шайки. Другого имени у меня нет... Еретик в пыточной... Христос... Блестящее восхождение. Лучше, чем огородник. Во всяком случае, стоит попробовать. Я же могу всё. Даже преступления совершать.
Кардинал с уважением склонился перед ним:
— Идите пока один, Пане наш... Я вскоре также поднимусь.
Братчик двинулся к башне. Кардинал проводил его глазами и пошёл искать Босяцкого.
Он стоял на башне уже довольно долго. И всё это время народ кричал и тянул руки:
— Бо-же! Бо-же! Бо-же!
«Что „Боже“? Ну, хорошо, я всё мог бы сделать с вами, я, самозванец и плут, бродяга и злодей. А на что я мог бы позвать вас? Резать иноверцев или инакомыслящих?.. Ничего не скажешь, прекрасная роль. Самозванцу повезло. Никому ещё не везло так. По крайней мере, очень интересно. И чтобы удовлетворить этот интерес, нужно тянуть до конца. Что ещё остаётся? И понятно, творить зло. Живой Бог злого общества не может не творить зла».
Он протянул к народу руки. Просто, чтобы поглядеть, что будет. Как раз в это мгновение над площадкой появилась голова Лотра, а затем и весь он.
«Молодчина, — подумал кардинал. — Быстро привыкает».
Народ, увидев руки, протянутые к нему, взвыл. Крик стал неистовым. В нём нельзя было различить даже отдельных выкриков.
Польщённый взрывом воодушевления, Лотр, хоть и брезговал этим быдлом, стал с милой улыбкой благословлять толпу.
— Вот, — шепнул Юрась, словно его могли услышать. — Почему же не выбрать там любую женщину и не заставить подняться сюда? Плакали бы от воодушевления... Почему бы не заставить их прыгать в ров?
Тон его, признаться, был довольно гадким, но Лотра удовлетворял. И вдруг кардинал с удивлением увидел, как изменилось лицо Христа, как дрогнули брови: тот заметил кого-то в людской гуще.
В толпе выделялась фигура женщины на муле. Школяр невольно бросил взгляд туда и вдруг увидел почти у самой головы мула голубой с серебром кораблик на девичьей голове, косу, чёрные с синевою глаза, глядящие на него, Братчика, с неприкрытым, почти молитвенным вдохновением, ожиданием, радостью и надеждой.
«Боже мой, какая святость! — подумал Юрась. — А я...».
— Ты что? — спросил Лотр. — Вправду хочешь кого-то заставить подняться сюда? Так помани пальцем, и всё.
— Замолчи, — сквозь зубы сказал школяр. — Кто это там? Вон там?
Взгляд Лотра упал на «Магдалину» верхом на муле. И кардинал возрадовался. Не потому, что женщина успела надоесть ему, вовсе нет, а потому, что он нащупал наконец у этого человека слабое место, нить, за какую его можно вести куда хочешь.
«Что ж, придётся отдать, — думал он. — Жаль, а придётся. Ради такого человека, ради главного козыря
