— Но ведь его крепость подвергли осаде, — запротестовал я.

— Лично я там ничего подобного не видела, — ответила девушка.

— А Свен? Его сын?

— Этот тоже изнасиловал меня, — вздохнула бедняжка.

Позже, много позже, я сумел из отдельных фрагментов сложить всю историю. Гутред и Ивар, объединившись с моим дядюшкой Эльфриком, попытались взять Кьяртана измором и вынудить его сдаться, но та зима выдалась суровой, в их армиях начались болезни. Поэтому, когда Кьяртан предложил заплатить дань всем троим, они приняли серебро. Гутред также получил обещание, что Кьяртан перестанет нападать на церковников, и некоторое время тот держал свое слово. Но церкви были слишком богатыми, а Кьяртан — слишком жадным, поэтому не прошло и года, как обещание оказалось нарушено, нескольких монахов убили или продали в рабство.

А ежегодная дань серебром, которую Кьяртан обязался платить Гутреду, Эльфрику и Ивару, была выплачена всего лишь один раз.

Словом, ничего не изменилось. Кьяртан на несколько месяцев притих, но потом решил, что его враги не такие уж и могущественные. Дочь дубильщика из Онхрипума ничего не знала о Гизеле, она никогда даже не слышала о ней, и я подумал, что моя возлюбленная, возможно, умерла.

В ту ночь я познал, что такое отчаяние. Я плакал. Я вспоминал Хильду и гадал, что с ней сталось. Мне было очень страшно за нее. Я вспоминал ту ночь, когда поцеловал Гизелу под буком, и думал, что все мои мечты теперь пропали, разбились вдребезги, — поэтому я плакал.

У меня осталась жена в Уэссексе, о которой я ничего не знал и, по правде говоря, не хотел знать. Мой маленький сын умер. Исеулт, которую я когда-то очень любил, тоже умерла. Я потерял Хильду, да и Гизела теперь тоже была для меня потеряна. В ту страшную ночь я буквально почувствовал, как меня захлестывает жалость к себе. Я сидел в хижине, и слезы катились по моим щекам.

Увидев мое отчаяние, Финан тоже заплакал — я знал, что он вспоминает свой дом. Я пытался вновь разжечь в себе гнев, потому что только гнев мог помочь мне выжить, но он упорно не желал просыпаться. И поэтому, вместо того чтобы злиться, я плакал и никак не мог остановиться.

То была тьма отчаяния: я внезапно осознал, что моя судьба — налегать на весло до тех пор, пока я не сломаюсь и мой труп не вышвырнут за борт.

Я исступленно рыдал.

— Ты и я, мы будем вместе, — сказал вдруг Финан.

Было темно. Хотя дело и происходило летом, ночь выдалась холодная.

— Что? — переспросил я, закрыв глаза в попытке остановить слезы.

— Мы будем вместе. С мечами в руках, мой друг, — пояснил он. — Ты и я. Так обязательно будет.

Сообразив, что ирландец имел в виду: мы освободимся и отомстим, — я безнадежно сказал:

— Пустые мечты.

— Нет! — сердито отозвался Финан.

Он подсел поближе и взял мои ладони в свои.

— Не сдавайся! — прорычал он мне. — Не забывай, что мы воины, ты и я, мы с тобой воины!

«Вернее, я когда-то был воином», — подумал я.

Было время, когда я и впрямь гордо носил сияющую кольчугу и шлем, но теперь я был всего лишь вшивым, грязным, слабым и слезливым рабом.

— Держи! — Финан вложил что-то в мою ладонь.

Это оказался гребень из оленьей кости, тогда мы везли эти гребни в качестве груза. Мой друг ухитрился украсть один и спрятать в своих лохмотьях.

— Никогда не сдавайся, — сказал Финан.

И я расчесал гребнем волосы, которые к тому времени уже отросли почти до пояса. Я расчесал их, распутав колтуны, вытащил из зубцов вошь, а на следующее утро Финан заплел в косы мои прямые волосы, а я сделал то же самое для него.

— Так заплетают волосы воины моего племени, — объяснил он, — а мы с тобой — воины. Мы не рабы, мы воины!

И хотя мы с ним по-прежнему были все такие же худые, грязные и оборванные, но отчаяние прошло, как морской шквал, уступив место гневу, который придал мне решимости.

На следующий день мы погрузили на корабль слитки меди, бронзы и железа. Мы вкатили на корму «Торговца» бочки с элем и наполнили оставшееся пространство грузовой клети солониной, ковригами черствого хлеба и кадками соленой трески.

Сверри развеселился, увидев, что мы заплели в косы свои волосы.

— Небось вы двое решили, что найдете женщин, да? — насмехался он над нами. — Или сами притворяетесь женщинами?

Не дождавшись ответа, Сверри молча ухмыльнулся. Он был в тот день в хорошем настроении и весь лучился от энтузиазма, что случалось нечасто. Он любил море, и по тому, как много провизии мы на этот раз загрузили, я догадывался, что наш хозяин собирается отправиться в долгое плавание. Так и оказалось.

Время от времени он бросал свои палочки с рунами, и палочки, должно быть, сулили ему процветание, потому что Сверри купил трех новых рабов. Все они были фризами. Сверри решил как следует подготовиться к предстоящему путешествию.

Однако началось то плавание не слишком удачно: едва мы покинули Хайтабу, за нами погнался другой корабль. Пиратский корабль, как угрюмо объявил Хакка, и мы устремились под парусом на север. Но преследователи медленно догоняли нас, потому что их судно было длиннее, стройнее и быстрее, и только опустившаяся темнота позволила нам спастись. Ох и беспокойная тогда выдалась ночь!

Мы сложили весла и опустили парус, чтобы «Торговец» ни единым звуком не выдал себя. В темноте я слышал плеск от весел наших преследователей. Сверри и его люди присели на корточки рядом с нами, с мечами в руках, готовые убить любого, кто пикнет.

Честно говоря, у меня возникло искушение подать голос, а Финан хотел стукнуть по борту, чтобы привлечь внимание пиратов, но Сверри немедленно убил бы нас, поэтому мы вели себя тихо, и незнакомый корабль прошел мимо в темноте. Когда же забрезжил рассвет, чужого судна уже не было видно.

Вообще-то такое на море бывает редко. Как правило, волки не едят волков, а соколы не нападают на других соколов, поэтому северяне редко охотятся друг за другом. Хотя случается, что кое-кто, отчаявшись, и рискует нападать на своих соплеменников — датчан или норвежцев. Таких пиратов все презирают: обзывают отверженными, ничтожествами, но боятся. Обычно их суда выслеживают и либо убивают, либо продают в рабство всю команду. Но все равно некоторые рискуют стать отверженными, зная, что если сумеют захватить богатый корабль вроде «Торговца», то разом получат целое состояние, которое даст им положение в обществе, власть и всеобщее уважение.

Но в ту ночь мы спаслись, а на следующий день поплыли под парусом дальше на север. А потом — еще дальше на север и не ступали на землю много, много ночей подряд.

Потом, однажды утром, я увидел вдали черный берег с ужасными утесами. Море разбивалось об эти угрюмые скалы в белую пену, и я еще, помню, подумал, что тут-то и придет конец нашему пути. Однако мы вовсе не устремились к земле, а вместо этого поплыли дальше, направляясь теперь на запад, а потом недолго шли на юг, пока наконец не встали на якорь в бухте возле острова.

Сначала Финан решил было, что это Ирландия, но люди, которые приплыли к «Торговцу» в маленькой лодке из шкур, не говорили на его языке. У северного побережья Британии было полно островков, и я решил, что это один из них. Там жили дикари, и Сверри не сошел на берег, а обменял несколько мелких монет на яйца чаек, сушеную рыбу и козлятину.

На следующее утро мы стали грести при попутном ветре и гребли весь день. Я знал, что мы движемся к западным просторам какого-то дикого моря. Рагнар Старший предупреждал меня об этих морях, говоря, что за ними лежит земля, но что большинство людей, которые искали ту далекую землю, никогда не возвращались. В тех западных землях, рассказывал он, обитают души мертвых моряков. Это серые и унылые, исхлестанные штормами места, вечно затянутые туманом, но именно туда мы сейчас и